взяли — и наверняка знаешь, что куда лучше иметь, чем нуждаться. — Он протянул руку с деньгами так близко, что я смог к ним прикоснуться. — Понимаешь, к чему я веду?

При виде таких богатств я мигом растерял благоразумие, вернувшееся ко мне с утра. Не сводя глаз с Форт-Нокса, я тихо пробормотал:

— Джонс.

— Чего?

— Его фамилия — Джонс, а не Джонсон, — уточнил я. — Райли Джонс.

Боулз отошел на полшага, разлучив меня с пачкой банкнот.

— Как, говоришь, его имя?

— Райли Джонс, — повторил я.

Он помрачнел, точно призрака увидел. А потом сказал такое, что я мигом позабыл и о банкнотах, и о взятках, и о том, что меня могут выдать.

— Молодой человек, да вы путешествуете с убийцей, — процедил он.

Мало какие слова могли в ту минуту отвлечь меня от денег, но у циркача получилось.

Он посмотрел поверх меня:

— Аккуратнее вези этих хрупких красавцев в такой колымаге. А лучше б ко мне перешел. Я уж по меньшей мере знаю, что жизнь человека ценнее, чем жизнь зверя.

Я услышал, как хлопнула дверь магазина. А в следующий миг Боулз сунул мне пачку банкнот и отпрянул. Пришлось их схватить, а иначе они упали бы в грязь. В ту секунду я держал в руках такие богатства, к каким мне в жизни больше не суждено будет прикоснуться. Люди гибли и за меньшее. И тогда я прекрасно их понимал.

Хочется написать, что в душе моей не проснулось ни малейших сомнений, что нравственный огонь горел во мне, не теряя своего жара. Что я, вспомнив, как жирафов чуть не выкрали, а я сам сумел этому помешать, гордо вскинул голову и швырнул деньги в лицо циркачу. Не сомневайтесь: соблазн рассказать историю именно так, стерев правду ластиком на другом конце карандаша, был велик. Но, как вы понимаете, вышло иначе.

Я прекрасно понимал, что мистер Персиваль Боулз будет требовать должок с бедняги, который заберет его взятку, — и не важно, швырнули ли ее в лицо или нет. Но я решил разобраться с этими обязательствами позже. Ведь когда я коснулся пачки банкнот, для меня исчезли и мерзкий толстосум, и Старик с жирафами. Да что там, даже понятие о правильном и нет. Сирота, бежавший из Пыльного котла, остался наедине с огромной суммой денег. И поступил ровно так, как и любой на его месте: спрятал стопку поглубже в правый карман, по соседству с золотой монеткой, и крепко стиснул свое богатство.

— Малец! — Старик так и застыл на крыльце магазина в своей окровавленной рубашке. А потом быстро подошел к машине, в одной руке у него был мешок с луком, а в другой — с припасами для нас. Он забросил припасы через окно в кабину и широко распахнул пассажирскую дверь, не обращая внимания ни на толстосума, ни на водителя. — Садись за руль, малец.

— Минуточку! — остановил его Боулз, выступив вперед. — Я поговорить хочу, только и всего.

Старик повернулся спиной к циркачу и его водителю, так и не выпустив из рук мешка с луком. Но когда водитель подошел и опустил огромную ладонь Старику на плечо, тот с невиданным доселе проворством развернулся и шибанул громилу мешком по лицу, а потом заехал кулаком по квадратному подбородку Боулза — с такой силой, что тот аж шмякнулся на пятую точку.

— Поехали! — крикнул мне Старик.

Мы запрыгнули в кабину, и я дал по газам. Мы разогнались настолько, насколько вообще способен тягач с прицепом. В зеркале заднего вида с моей стороны мелькали рассыпанные луковицы, удивленные зеваки, цирковой водитель, пытающийся поднять с земли толстобрюхого шпрехштал-мейстера.

И все же у нас имелся один существенный недостаток. Фургон, не обремененный двухтонными жирафами, ездит куда быстрее неповоротливого тягача с ними на прицепе. Я и так уже порядком разогнался, превысив лимит скорости, который установил мне Старик, и жирафов бросало от стенки к стенке, а их головы то и дело ударялись об окна. И все равно в скором времени фургон нас догнал. Где-то с милю они висели у нас на хвосте. Рельсы тем временем только сильнее сблизились с шоссе — теперь их разделяло всего ярдов десять, не больше. Цирковой фургон гнал по встречке, но потом, на пустом участке дороги, свернул к нам поближе, будто собираясь пойти на обгон.

Вот только ничего подобного. Он продолжил путь вровень с нами, всего в нескольких дюймах от моей дверцы.

— Что он вообще затеял?! — крикнул Старик.

Боулз пытался привлечь мое внимание. Сжимая в пальцах новую пачку банкнот, он, высунув локоть в окошко, всем своим видом буквально кричал мне: «Подъезжай-ка сюда, молодой человек! Больше ничего и не требуется… И я дам тебе деньги. И это еще не все… только подъезжай!»

Вы, наверное, думаете, что мне было легко отвлечься от этого зрелища, ведь в кармане у меня уже была пачка банкнот, разве этого недостаточно? Но нет: у юного бродяги напрочь отсутствует чувство меры. Ведь если карман, набитый деньгами, мог спасти меня от лютого голода на целую вечность, второй такой карман сумел бы удлинить эту самую вечность. Вопрос, что будет со Стариком, а уж тем более с жирафами, если я прикарманю эту новую взятку, даже не приходил мне в голову.

Не только церковь дарует спасение, и мне оно сейчас было отчаянно необходимо. Мне надо было спастись от самого себя. Ведь только тогда я впервые почуял зловоние собственной вздорной души, но, самое главное, осознал, что судьба — штука переменчивая и что любое решение, которое принимаешь ты сам — или люди вокруг, — может повернуть ее совсем в другое русло, что существует огромное множество возможных исходов. Я должен был принять решение. А я все не мог отвести взгляда от увесистой пачки купюр, грезя о будущем, в котором смогу урвать себе все деньжата этого толстосума. Это была ослепительная, сияющая, всеобъемлющая мечта, какая может привидеться только сироте. Сейчас-то я понимаю, что такой итог и выбрал бы и он непременно стал бы моей — нашей — погибелью.

Но от страшной судьбы нас спасла выбоина на дороге. Когда колеса проехались по ней, нас так сильно тряхнуло, что взгляд мой оторвался от денег, и я увидел в руке циркача, покоящейся на сиденье, тот самый пистолет, который висел в кобуре у него на поясе. На вид оружие было старинным — похожий пистолет мой отец привез после Первой мировой, — и сжимал его Боулз с таким видом, что было ясно: он всерьез собирается его применить. Боулз припас