восточных марках, стали бенефициарами этого обмена. Шаг Коля поставил Горбачева перед тяжелейшей задачей: изыскать твердую валюту для оплаты содержания советских войск или вывести их из ГДР. Первое было невозможно, поскольку валютные резервы СССР стремились к нулю, а второе могло погубить его президентство.

9 февраля госсекретарь Джеймс Бейкер прилетел в Москву, чтобы уведомить Горбачева о позиции Запада в отношении объединения Германии. Он поставил риторический вопрос: что лучше для советской безопасности – внеблоковая и нестабильная Германия или Германия в составе НАТО? Госсекретарь заверил, что юрисдикция и военное присутствие НАТО «не распространятся ни на один дюйм в восточном направлении». Позже Горбачев утверждал, что это обещание стало ядром будущего соглашения по Германии. Однако в то время он просто ответил Бейкеру, что «расширение зоны НАТО является неприемлемым»[312]. Многочисленные критики будут потом упрекать советского лидера за неспособность воспользоваться обещанием Бейкера. Горбачев, впрочем, знал лучше своих критиков, насколько слабы были его переговорные позиции.

Коль тоже прилетел в Москву и встретился с Горбачевым на следующий день. Советский лидер порадовал его, заявив, что будущее Германии должны определять сами немцы «в контексте реалий», включая германский нейтралитет, признание существующих границ Германии, ситуацию в Европе в целом и советские экономические интересы. Коль согласился со всеми «реалиями», кроме нейтралитета, – он настаивал, что объединенная Германия останется в НАТО. Вместе с тем канцлер сделал еще один удачный ход – он предложил Горбачеву особые отношения: «Если у вас появятся какие-либо трудности, я буду готов с вами встретиться по первому же сигналу в течение нескольких часов»[313]. Переживавший тяжелые времена автор перестройки остро нуждался в таком предложении.

Бейкер и Коль знали, что советский платежный баланс находится в катастрофическом состоянии. В советской нефтяной и газовой промышленности, основных источниках твердой валюты, прогнозировался спад производства и, соответственно, падение прибыли. Цены на черное золото оставались необыкновенно низкими. А с декабря 1989 года западные банки впервые отказались принимать советские заявки на коммерческие кредиты. Даже давние партнеры, такие как «Дойче Банк» и австрийские банки, закрыли СССР доступ к западным рынкам капитала. Главной причиной стала политическая нестабильность Союза и грядущая передача власти от центра к республикам. Западные банкиры хотели знать, кто именно будет возвращать им деньги через несколько лет. Тем временем экспортная выручка госпредприятий, объединений и кооперативов по хитроумным схемам утекала на офшорные счета, а не шла в советский бюджет. При этом объем советского импорта продолжал расти. Столкнувшись с кредитным кризисом, Госбанк СССР организовал «своповые» операции, чтобы добыть валюту под гарантию оплаты в виде золота или алмазов. Это не помогло – дыра в платежном балансе продолжала увеличиваться. Грузовым судам, которые доставляли в советские порты зерно и другие импортируемые товары, приходилось неделями ждать оплаты фрахта[314].

В конце февраля 1990 года Коль и Буш снова встретились в Кэмп-Дэвиде, чтобы сверить планы. Западные источники в Москве сообщали, что потеря Восточной Германии и призрак продвижения НАТО на Восток могут вызвать острую реакцию русских и привести к свержению Горбачева. Буша и Скоукрофта особенно беспокоило настроение советских военных. Президент США и канцлер договорились действовать осторожно, оберегая престиж и положение Горбачева. Вместе с тем Буш утверждал, что Советы прижаты к стенке: «Это может свестись к денежному вопросу. Им нужны деньги». Валютный союз Коля вынуждал Горбачева найти решение до июля. Это означало, что он мог согласиться с позицией Запада по Германии и НАТО на следующем советско-американском саммите в Вашингтоне, запланированном на конец мая[315].

Другой огромной проблемой для Горбачева была Литва. 11 марта, после республиканских выборов, которые принесли победу сторонникам национальной независимости, литовский парламент опубликовал декларацию о восстановлении суверенитета и конституции довоенной Литвы. Заодно парламентарии утвердили около восьмидесяти законов и постановлений, восстанавливающих «Литовское государство». Литовцы сделали именно то, чего Буш и Коль хотели избежать, – загнали Горбачева в угол. Бывший профессор Вильнюсской консерватории Витаутас Ландсбергис был избран председателем национального собрания. Советское руководство не знало, что делать, – глава Госплана Юрий Маслюков предлагал дать Литве ультиматум: выходите из Союза, но без Вильнюса (Вильно) и Клайпеды, которые были присоединены к довоенной Литве после подписания германо-советского пакта о ненападении 1939 года. Рыжков и Воротников возразили, что это спровоцирует украинских и русских националистов. Неожиданно Рыжков вспомнил о старом проекте Андропова – отменить национальные автономии и размыть суверенитеты республик[316]. Тот же съезд, что сделал Горбачева президентом, объявил независимость Литвы «незаконной» и уполномочил Горбачева «обеспечить соблюдение прав и интересов СССР, а также союзных республик» на литовской территории[317].

Горбачев направил в Литву командующего советскими сухопутными войсками Валентина Варенникова с предписанием обеспечить контроль Москвы над жизненно важными объектами экономики и коммуникациями. По возвращении в Москву тот предложил установить в Литве президентское правление, подразумевая, что вместо избранного парламента власть в свои руки должны взять военные. Этот вариант обсудили на заседании Политбюро 22 марта. Лигачев и министр обороны маршал Язов призвали к немедленной военной операции – они опасались, что время на стороне сепаратистов. Рыжков возражал. По его мнению, главную опасность представлял не литовский, а российский сепаратизм. Если Ельцин и представители московской оппозиции придут к власти в РСФСР, «не надо им каких-то других усилий, чтобы разрушить Советский Союз, сбросить партийное и государственное руководство», утверждал Рыжков. Яковлев молчал – политика умиротворения прибалтов в прошлом скомпрометировала его в глазах коллег. Горбачев слушал, но не озвучивал свою позицию. Черняев покинул заседание Политбюро в подавленном состоянии. Оно напомнило ему о событиях накануне советского вторжения в Чехословакию в 1968 году. Если Горбачев «устроит побоище в Литве, – писал он в дневнике, – я не только уйду… сделаю, наверно, кое-что еще»[318]. Через несколько дней Верховный Совет Эстонии объявил власть СССР в республике незаконной и «восстановил» независимое эстонское государство[319].

Верховный Совет СССР наконец-то принял закон о выходе республик из Союза. Трудоемкая процедура могла произойти только после того, как две трети избирателей республики поддержат ее отделение на референдуме. Кроме того, требовалось одобрение других республик и Съезда СССР. Прибалты расценили это как уловку, преграждающую им путь к независимости[320]. Вместе с тем, с юридической точки зрения это стало еще одним шагом к конституционной передаче полномочий от центра республикам.

9 апреля Горбачев созвал Президентский совет, чтобы снова обсудить Литву. О своих выводах доложили Крючков из КГБ и министр внутренних дел Вадим Бакатин. Крючков говорил уклончиво – он хотел применить силу, но знал, что Горбачев этого не поддержит. Бакатин не стал ходить вокруг да около. Кризис, заявил он, «можно разрешить одним путем