– путем применения силы. Других рычагов власти у нас там сегодня нет». Он предложил взять под контроль Москвы основные экономические активы Литвы, перекрыть поставки нефти и бензина в республику и лишить литовцев возможности перепродавать советские товары за границу. Также Москве рекомендовалось обратиться к западным лидерам, чтобы те призвали литовцев к переговорам с центром. Предложение Бакатина об экономическом давлении на Литву перехватывало инициативу у военных. Министр обороны Язов был вынужден согласиться с Бакатиным, но потребовал действовать немедленно: «Сколько можно думать еще в отношении того, какие меры принимать?! Я думаю, что можно было бы сделать это за три дня, ну пять дней. Ну неделю». Рыжков возразил, что сперва нужно все взвесить. Президентское правление – это «не просто так делается: нажал кнопку… Поднимутся люди, поднимутся определенно, и будет там гражданская война. Сколько она продлится – черт ее знает»[321].

13 апреля советское правительство уведомило литовские власти, что они должны отменить свои односторонние решения в течение двух дней или платить в «свободно конвертируемой валюте» за товары из других республик[322]. Ультиматум не требовал аннулирования литовской декларации о независимости. Национальное собрание в Вильнюсе отказалось от переговоров. 18 апреля поставки нефти в Литву практически прекратились. На Западе объявили о «блокаде» и «удушении», но это было не так. Запасов бензина в Литве хватало до июня, она продолжала получать пятую часть от обычной поставки газа. Республика не испытывала нехватки продовольствия, так как производила его сама. Кордонов на границе не было, и Литва получала товары из других республик через кооперативы и предприятия в обход Москвы[323].

6 апреля Шеварднадзе встретился с Бушем в Овальном кабинете и попросил поддержать Москву в конституционном конфликте с Литвой. Буш дал понять, что только применение силы «или подавление Литвы станут проблемой» для США. «Мы в плену пятидесятилетней истории», – признал американский президент и призвал «к диалогу»[324]. Через несколько дней в беседе с премьер-министром Канады Брайаном Малруни Буш признался, что крайне обеспокоен конфликтом между Литвой и Москвой. Горбачев, сказал он, испытал жесткую критику силовиков из-за «потери Восточной Европы и Германии», а теперь столкнулся с угрозой «возможного распада Советского Союза». Глава США также намекнул, что в случае использования Москвой силового сценария в Литве американские власти не отвернутся от советского руководства. Даже в худшем варианте, – рассуждал Буш, – «нам придется придумать, как вернуться в прежнее русло»[325].

Ландсбергис подозревал, что правительство США не встанет на его сторону. Он публично упрекал администрацию в «новом Мюнхене», сравнивая помощь западных лидеров Горбачеву с умиротворением западными странами гитлеровской агрессии в Чехословакии в 1938 году. Американцы прибалтийского происхождения и некоторые члены конгресса требовали немедленно признать независимость Литвы и объявить экономические санкции против СССР. Это выводило Буша и Скоукрофта из себя. Скоукрофт вспоминал, что «прибалты подливали масла в огонь… На самом деле единственным способом добиться прочной независимости для стран Балтии было согласие Кремля. Наша задача состояла в том, чтобы подвести к этому Москву». Буш и Скоукрофт встретились с американскими выходцами из Прибалтики и попытались убедить, что ключ к независимости Литвы – это сохранение Горбачева у власти. Однако прибалты твердили другое: свобода Литвы проложит путь к освобождению самой России, а твердая позиция Запада обуздает советских консерваторов[326].

Западноевропейские правительства тоже считали, что литовские сепаратисты действуют опрометчиво. Советскому лидеру нужно было дать больше времени на переговоры о новой устойчивой архитектуре безопасности в Европе и о создании нового Союза. «Для Горбачева Литва случилась на 6–12 месяцев раньше, чем следовало», – заявил министр иностранных дел Германии Ганс-Дитрих Геншер в беседе с Бушем[327]. «Нам следует призвать литовцев быть разумными», – говорил на встрече с главой США президент Франции Миттеран. По его словам, если республики в советской империи начнут отделяться одна за другой, «Горбачев уйдет, и результатом будет военная диктатура». Эта оценка на Западе стала общепринятой[328]. Миттеран и Буш договорились донести до более умеренных литовцев идею отложить провозглашение независимости как один из путей выхода из тупика, в котором оказался Кремль. 24 апреля Миттеран и Коль направили литовскому руководству совместное письмо с соответствующими доводами.

26 апреля литовский рабочий Станисловас Жемайтис в знак протеста сжег себя перед Большим театром в Москве. Однако большинство литовцев были не готовы на такие жертвы. Отказ Запада признать Литву и решимость Горбачева отрезвили и литовских парламентариев. 4 мая Верховный Совет Латвии присоединился к Литве и Эстонии, объявив о восстановлении независимого латвийского государства, существовавшего до 1940 года. Вместе с тем в Латвии и Эстонии половина населения были русскоязычными и не были готовы к отделению. Лидеры этих республик решили вести переговоры с Москвой[329].

В этот момент Шахназаров предложил Горбачеву усадить всех глав республик за круглый стол для обсуждения нового Союзного договора. Те, кто захочет остаться в Союзе, подпишут договор, а те, кто нет, могут выбрать статус ассоциированного члена и платить за советские энергоресурсы по полной цене. Таким образом, считал помощник Горбачева, можно было бы сдержать пыл грузинских, армянских, и азербайджанских сепаратистов. И только таким способом можно было обезвредить балтийский фитиль на союзной пороховой бочке[330]. Логика Сахарова без Сахарова! Шахназаров рассчитывал, что президентская власть позволит Горбачеву удержать руководителей республик под единым началом.

Горбачев, однако, сосредоточился на Литве, словно это была главная проблема советского государства. «Я додавлю всех [литовских сепаратистов]!» – гремел он. 18 мая Горбачев встретился с премьер-министром Литвы Казимирой Прунскене, которая считалась умеренным и более разумным политиком, чем Ландсбергис. Горбачев хотел, чтобы Прунскене поехала в Вильнюс и убедила парламент заморозить декларацию о независимости. У Прунскене сложилось впечатление, что Горбачев уступил давлению военных, она обратилась к западным дипломатам за помощью для противостояния сторонникам жесткого курса в Москве. Литовский кризис и советские санкции продолжались[331].

ГЕРМАНИЯ И РОССИЯ

1 Мая, во время празднования Международного дня солидарности трудящихся, Горбачев стоял на трибуне Мавзолея Ленина в окружении других «товарищей» по Политбюро и правительству. Но рядом с ним было и новое лицо – председатель Московского городского совета народных депутатов Гавриил Попов, избранный в марте на платформе «Демократической России». Попов уговорил Горбачева разрешить «альтернативную демонстрацию» политических партий, клубов и ассоциаций, которые выросли как грибы благодаря горбачевской либерализации. Либерал-демократы, христианские демократы, анархисты-синдикалисты и другие независимые политические партии и клубы пришли на празднование под разными флагами. Некоторые несли красные знамена с дырой там, где должен был быть серп и молот. Примерно