жизнь, Пашка из-за нее батрачил, учиться не пошел, а она, курва такая, все гуляла. Батрачил он, как же! На нем где сядешь, там и слезешь. Это он, он меня вниз тащил, а не я его! Я же пела! Меня и в группы брали. В одиннадцатом классе меня продюсер городской к себе в группу звал! А я говорю: нет, не буду я голым задом на сцене светить. Я артисткой серьезной буду. Да! И была бы. Но не срослось. А почему? Ксюха случилась. А я, ты же знаешь, не такой человек, чтоб ребенка… того… да пусть там хоть червячок крошечный, все равно, Лен, ты же знаешь, я бы не смогла. Это же доченька моя! Родная кровинка! Только что у нее в голове, а? Нарисовала человечка с волосами торчком… Говорит: «Это я, мама». К чему, почему?

Волосы – это ветки. Должны расти вверх. Тянуться вверх и врастать в небо. Если врастешь в небо, то тебя не согнет ветер.

– Уже не знаю, каким специалистам ее показать. Еще и левша! Учительница говорит: не переучивайте, пусть так и пишет левой. А она такое карякает, что ничего не разобрать, и то из-под палки. Сядет и играет в телефон. Ничего больше не надо, даже на улицу не вытащишь. Бледная как смерть. Мы-то в детстве и бегали, и прыгали, и по заборам лазили, а она знать ничего не хочет, кроме телефона. Опять же – кто телефон подарил? Заботливый папочка. Чего б хорошего для ребенка сделал! Сам тоже вечно играет в какие-то свои стрелялки. Поедет на заработки, привезет каких сорок тыщ, нам подачку швырнет, и все. Прощавайте, ушел воевать за родину. Сутулый стал, весь какой-то горбатый. Бородку жиденькую отпустил. Вот эти жалкие рыжие волосешки, ага. Позорище. И как я с ним сошлась? Были же парни получше! Вот тот же Вавка. Он же, знаешь, Лен, женился! На Илонке, прикинь! Она теперь похудолог – только в путь! Вообще не узнать, видеоблог ведет, ногами-руками машет, задвигает за успех. Стерва жуткая, как была, так и осталась, хотя выглядит, конечно… не то что мы с тобой. Но за Вавку взялась. Он выучился, устроился куда-то в офис, они в Заводске квартиру купили. Приезжают иногда – на машине, не на электричке. Я-то с ними не общаюсь теперь. Вавка ко мне в магазин не заглянет, что ему там делать? А был – недоразумение сплошное. Поэт! Шпала наш, ну то есть Костян, вроде бы электрички водит. Э-ле-ктри-чка! Э-ле-ктри-чка! Помнишь?

Я все помню, Кать. Это ты никогда ничего не запоминаешь. Но это не страшно. У тебя всякий раз новое прошлое.

– Спасибо большое, что приняла нас! Мы не стесним, правда! Ты на работу утром иди, а мы по городу, по городу! Ой, могла бы и не давать ключей, мы бы сами… Спасибо, спасибо! Ты же моя лучшая подруга, Лен! Таня Май, конечно, хорошая, но ты – лучшая. Я всем так и говорю: завидуйте, гады, какая у меня подруга хорошая. Тебе на работу завтра, да? Мы тихие, Лен, очень тихие. Ксюха, правда, если кошмар приснится, орет, но это не каждую ночь. Она просто у меня такая… Ксюш, ну ты поговори с теть Леной. Она стесняется. Тут же все чужое, незнакомое. Таблетки где? Ксюш, отвлекись от телефона, таблетки твои где? А все, вспомнила. Аллергия на все, Лен. Измучила меня. Иногда кажется, что у нее и на воздух аллергия. Как будто не для жизни ребенок. Существо, которое тупо ищет повод сдохнуть. Но тихая! Не сломает ничего, не испортит.

Девочка была скомканная и недописанная. Ресницы и брови белесые, едва заметны. Нос запятушечкой. Грызла ногти, отрывала заусенцы, кровь слизывала, боль свою нежила.

– Слушай, у вас тут, конечно… красота! Я так любовалась, шею вывернула. Дома какие! Все как на подбор. Нет, у нас, в Заводске, парочка ничего таких домиков тоже есть, но чтоб целые улицы!.. Невероятно! Ноги гудят, конечно, но я-то привычная, я-то на работе стою целыми днями. Ксюху я в «Макдоналдс» сводила, как обещала. Это ж ребенок, что ей все эти виды… И на выставке этой были. Ожившие полотна. Впечатляет, да. Все движется, как в кино. Яркое такое. Небо звездное, как водоворот… ну что я тебе говорю, ты ж сама была! А эта, представляешь, вышла с выставки и плачет! Господи боже мой, наказание мое, говорю, чего ты плачешь? Чего ты снова плачешь? Она только сильнее ревет. Уже люди смотрят. Знаешь, она реветь умеет! Услышишь еще! Вот так и сходили мы на Ван Гога. Истерика на полчаса… И чего реветь-то?

– Ван Гог был очень несчастным человеком, Кать. Его последние слова были: «Печаль будет длиться вечно».

Катька замолчала. Мне кажется, впервые со дня приезда несколько секунд она не издавала ни звука. А потом спросила:

– Я хреновая мать, Лен, да?

– Нет.

– Я стараюсь, Лен. Я… ко мне ходил один, ты его не знаешь, в общем, вроде и серьезные намерения имел, а я… думаю, сколько всякой, прости господи, развелось гадости… черт его знает, может, он на мою Ксюху… того, глаз положил… я же ее и по докторам, и по психологам, и покупаю что могу, какие-то игры развивающие и еще черт знает что… Лен, я знаю, что я человек хреновый, я та еще сука, Лен, но… я же стараюсь, Лен, я… совсем дрянь, да?

– Ты ничем не лучше меня, Кать.

– Как ты сказала? Печаль будет длиться вечно? Вот блядство, а!

– Это сказал Ван Гог. А может, и не говорил… может, выдумка все, красивая биографическая легенда…

– Да, Лен, это правда… печаль будет длиться вечно. Это я, Катька Суходрищева, заявляю. Со всей, мать ее, уверенностью.

Я его совсем не любила

На ту выставку мы пошли вместе с Юликом. Ритке на работе кто-то дал два пригласительных, но в последний момент она передумала идти, сказав, что хочет провести выходной в кровати: «Бессонница измучила, голова раскалывается…»

Машка в тот день работала. Я уже намеревалась пойти одна, как позвонил он:

– Так хочется секса, что я даже готов поговорить.

– Так хочется поговорить, что я даже готова на секс.

Наш диалог был шутливым и при этом абсолютно искренним – давно обкатанный стиль общения между людьми, которые сами не знают, друзья они или любовники.

– И как нам помочь друг другу? – спросил он.

– Давай для начала съездим на ювелирную выставку. Ритка достала два пригласительных, а