— Такие решения нелегко достаются, Дивакар!

— Конечно, Раттика, но иногда настает момент, когда принять их просто необходимо…

— О, боже мой…

В голосе Ратти послышались вдруг вялые, равнодушные нотки.

— А к чему ты мне все это рассказываешь среди ночи? Разве твоя Прити не лежит рядом с тобой в данный момент?

— Раттика, ты сейчас, видно, очень расстроена, признайся! Ты знаешь, я даже ка расстоянии чувствую, что ты меня растоптать готова!

Ратти долго сосредоточенно молчала, словно пытаясь демаркационной линией определить зону перемирия между собой и Дивакаром. Потом коротко сказала:

— У меня с твоей Прити — пакт. Мирный договор.

— Какой пакт, какой договор, Раттика? Мы с ней — и то не воюем! А уж если и ссоримся иногда, то ты тут ни при чем.

— Я ни при чем, потому что никогда не стою у вас на дороге. И не буду. Послушай, Дивакар, Прити прожила в твоем доме много лет! И если ты теперь собираешься выпроводить ее… Нет, ты как хочешь — я сдаюсь. Капитулирую. Где была, там и останусь, вот и все.

— Раттика, я прошу тебя, ты только, пожалуйста, не усложняй все и для всех, для нас троих. Я знаю, это, конечно, очень важно, но все-таки не настолько, чтобы…

— Вот именно, Дивакар! Я это и говорю: очень важно, но не настолько, чтобы разрушить то, что двое людей строили вместе годами!

— Раттика… Замолчи, замолчи, пожалуйста!

— Нет, Дивакар, тут и ухватиться не за что. Мы с тобой просто в совершенно разных позициях: ты под мостом плаваешь — от берега до берега, а я… Мне, наверно, придется перейти через этот мост.

— Раттика, ты же знаешь, случилось нечто такое, что не касается ни Прити, ни нашей с ней жизни. Как же можно разрушить, растоптать, выбросить это? Чудовищно!.. Духовное самоубийство какое-то! Мы — ты и я — идем по одной дороге… У нас есть наши воспоминания, наш общий чудесный подарок.

— То же самое ты можешь услышать и от Прити, Дивакар! Она может слово в слово повторить тебе все, что ты сейчас говоришь мне.

— Нет, Ратти, я чувствую, у тебя какой-то приступ самоуничижения! Я просто не могу слушать себя. Как бы там ни было, я сделаю то, что считаю нужным, учти это!

Ратти, как будто не слыша Дивакара, продолжала говорить, словно сама с собой:

— Судьбою связанного не разорву и людей разлучать не буду — запомни это. Но тело мое и душа отныне будут жить с одной только вечной мольбой — мольбой о тебе, Дивакар!

— Раттика!.. Я сейчас приеду к тебе…

— Приезжай, Дивакар. Вопреки всему — может быть, на горе нам обоим — я все-таки люблю тебя. Больше себя люблю. Ты приезжай, я буду ждать.

Ратти подошла к окну, откинула штору. Наполнила свой стакан, бросила в него кубик льда и, отхлебнув глоток, уселась возле окна — ждать Дивакара.

В оконных стеклах мелькали рваные клочки голубого неба.

И только небо — ясное, бездонное.

В небесах не построишь себе даже маленькой хижины…

В небесах не расцветают наши земные цветы…

Они там просто не растут. Не растут — и все…

Не растут…

Не растут…

Совсем не растут!..

Перевод Н. Гурова.

РАССКАЗЫ

Дхармавир Бхарати

ТОРГОВКА ГУЛАКИ

1

Тетка Гхегха распахнула дверь, чтобы выбросить мусор, увидела сидящего на веранде Мирву и завопила:

— А, чтоб тебя! Завел свой граммофон! Ни свет ни заря — горло дерешь! Не спишь ты, что ли, вовсе?

Настоящего имени этой женщины никто не знал, а между собою все звали ее Гхегха, что означает Луженая Глотка.

Опасаясь, как бы тетка Гхегха не вытряхнула мусор ему на голову, Мирва отскочил в сторону, но едва только она исчезла за дверью, как он опять пристроился на край веранды и, болтая ногами, снова затянул песню из какого-то старого кинофильма.

На голос Мирвы откуда-то прибежала лохматая собачонка и, виляя хвостом, уселась перед ним.

В переулке еще было тихо. Первым здесь просыпался Мирва и, протирая глаза, усаживался на веранде у тетки Гхегхи. Полное имя мальчугана было Михирлал, однако никто не называл его иначе как Мирва. Вслед за Мирвой появлялась лохматая собачонка, затем младшая сестренка Мирвы — Матаки, а уж после подходили и остальные ребятишки из их квартала: сын лотошника Мева, дочка шофера Нирмала, сын управляющего Мунна, к имени которого в знак уважения к отцу обычно добавлялось почтительное «бабу». Ребятишки всегда собирались на веранде Гхегхи и не оставили этой привычки даже тогда, когда Гулаки стала торговать там овощами. А прежде местом их сбора обычно служила веранда доктора.

Рано утром Гулаки покупала на рынке овощи и, взвалив мешок на свой горб, плелась сюда. Свой товар: огурцы, лимоны, тыквы и разную зелень — она раскладывала прямо на полу под навесом.

Мирва и Матаки были детьми учителя Джанаки. Отец их умер от какой-то болезни, потому, наверно, они и родились такими хилыми и слабыми. Никто, кроме косматой собачонки, не дружил с ними, никто, кроме Гулаки, не позволял им подходить близко к порогу своего дома или лавки.

Увидев приближающуюся Гулаки, Мирва перестал петь и звонко прокричал:

— Здравствуй, Гулаки!

А Матаки, придерживая одной рукой штанишки, сползающие с ее вздутого живота, протянула:

— Да-а-ай один огурчик, э, Гулаки!

Гулаки была, видимо, чем-то расстроена. Она прикрикнула на девочку и принялась раскладывать товар. Лохматая собачонка подошла было к ней, но Гулаки замахнулась на нее палкой, и собачонка с визгом отбежала. Разложив товар, Гулаки села, втянув голову в плечи, и от этого ее горб стал еще больше.

Девочка помолчала минутку и опять принялась клянчить:

— Один огурчик! Да-ай, Гулаки! Только один…

Гулаки снова прикрикнула на нее, Матаки замолчала и отошла в сторону, не сводя жадных глаз со свежевымытых огурцов. Потом, не выдержав соблазна, Матаки все-таки потянулась за огурцом, но Гулаки щелкнула ее по ручонке и визгливо закричала:

— Убери руки! Ишь прокаженная! Словно с голодной стороны явилась! Присосалась тут как пиявка! Убирайся отсюда!

Девочка испуганно отступила назад, но затем желание съесть огурец пересилило страх и осторожность. Она протянула руку и мигом схватила огурец. Гулаки даже побагровела от ярости и ударила девочку по руке бамбуковой палкой. Огурец упал наземь, а Матаки, приплясывая от боли, громко разревелась.

— Убирайся вон, реви у себя дома! Как вороны, слетаются со всего переулка! — надрывалась Гулаки.

— Сдала я тебе веранду на свою голову. Даже помолиться спокойно не дают! — раздался за