шмелей. В это время года шмели безвредны. Поймав шмеля, дети вырывают у него жало, привязывают на нитку и, пустив пленника, гоняются за ним всей гурьбою. Когда Мева, Нирмала и Мунна-бабу прибежали в переулок, на веранде Гхегхи сидел какой-то незнакомый человек. У незнакомца были большие оттопыренные уши, лихо подкрученные усы и густо смазанные маслом волосы.

Гость был в старенькой рубахе и дхоти, на ногах обшарпанные сандалии.

Матаки тотчас же подошла к нему с протянутой рукой и стала по привычке клянчить:

— Одну ану, сахиб, одну ану!

Потом, взглянув на Мунну, девочка радостно сообщила, прихлопывая в такт ладошками:

— А к нашей Гулаки муж приехал! Гулакин муж приехал, э, Мунна, э, Мунна! — И тут же, повернувшись к незнакомцу, опять затянула свое: — Одну ану, сахиб, одну а-а-ну!

Ребятишки с любопытством разглядывали чужака. В это время мать Нирмалы принесла гостю стакан чаю. Заметив в руках у дочери шмеля, мать стала бранить Нирмалу и в конце концов заставила ее отпустить пленника.

— Это наша Нирмала, — представила она дочь незнакомцу. — А этот дядя, Нирмала, муж Гулаки. Сложи ручки, как я тебя учила, поприветствуй его! — И затем, обращаясь к незнакомцу, продолжала: — Какое это имеет значение, что Гулаки не нашей касты? Гулаки или Нирмала — разницы между ними для нас нету. Ведь отец Нирмалы и отец Гулаки были добрые друзья. Только дом от него остался, — закончила мать Нирмалы и вздохнула.

— Ну так как же, они согласны? — входя, заговорила Гхегха прямо с порога. — Сто рупий, так и быть, накину. В общем, триста! Идет? И все бумаги на меня!

— Пятьсот! — едва приоткрыв рот, проскрипел незнакомец и снова плотно сжал губы.

— Вах! Вах! Да за пятьсот и не такую развалюху купить можно.

Вдруг незнакомец резко встал. К веранде приближались две женщины: впереди Сатти-мыловарка, за нею, низко опустив голову, Гулаки. Поравнявшись с верандой, Сатти остановилась. Дети со страхом отступили подальше. Гулаки подняла голову, взглянула на пришельца и тут же в замешательстве накинула конец сари почти до самых глаз. Сатти метнула на нее гневный взгляд.

— Вот он, кровопийца, — загремела Сатти. — Ты что закрываешься, Гулаки?! Иди, дай ему по гладкой роже!

Гхегха поспешно отступила за порог, на мать Нирмалы от страха будто столбняк напал, а незнакомец суетливо попятился назад.

— Что ж ты стоишь, Гулаки? Сам приехал… проститься!

Гулаки сделала шаг. Все замерли. Женщина, тяжело ступая, поднялась по ступеням. На лице у ее мужа выступила испарина. Войдя на веранду, Гулаки в нерешительности остановилась, робко посмотрела на Сатти, замерла на секунду и, зарыдав, бросилась к ногам мужа.

— Ой, зачем же ты меня покинул? Без тебя мне и свет белый не мил! Умру — глаза закрыть некому!..

Скривившись, как от боли, Сатти смерила презрительным взглядом горбатую фигуру Гулаки и в сердцах сплюнула.

— Эх, ты! — с горечью проговорила она и, резко повернувшись, ушла.

Мать Нирмалы и Гхегха подбежали к Гулаки и стали утешать ее:

— Не плачь, доченька! Не плачь! Сита-матушка и в лесу с мужем счастливо жила. Вставай, дочка. Смени сари, причешись. Нехорошо перед мужем непричесанной-то! Ну пойдем же…

Утирая слезы, Гулаки прошла в дом. Ребята тоже было двинулись за нею, но Гхегха сердито шикнула на них:

— А ну убирайтесь отсюда, паршивцы!

Весь следующий день отец Нирмалы, Гулаки и ее муж провели в муниципалитете. Отец вернулся домой только вечером, когда Нирмала уже засыпала.

— Бумаги-то выправил? — спросила жена.

— Выправил, — негромко ответил тот и, подойдя к жене, шепотом добавил: — Почти задаром дом достался… Завтра провожаем!

— Рано радоваться. Сначала с теткой Гхегхой рассчитайся, — ворчливо проговорила жена. — Ух, и вредная же старуха! Все копит-копит, а кому?

4

Утром устраивали богослужение по случаю покупки дома. Посмотреть шанкху[30], гонг, пальмовые листья и сласти, приготовленные для церемонии, явились все ребята. Не было только Мунны. Отец и мать Нирмалы сидели торжественные. Гулаки была в желтом свадебном сари, конец которого скрывал ей лицо. Она готовила бетель, а ребятишки молча наблюдали за всем происходящим. Наконец Мева осмелился и, подойдя поближе, спросил тихонько:

— Гулаки, а Гулаки, ты с дядей уедешь, да?

— Тише! — смущенно прошептала Гулаки. Застенчивая улыбка, которая могла бы так украсить молодую девушку, совсем обезобразила ее морщинистое лицо: черные потрескавшиеся губы скривились, уголки глаз задрожали, и, неуклюжим движением накинув на голову свалившийся конец сари, Гулаки выпрямилась, словно стараясь скрыть свой горб. Мева уселся рядом. Горбунья, украдкой посмотрев по сторонам, зашептала:

— Ну как? Тебе понравился дядя?

Мева замялся и ничего не ответил.

— Что бы ни было, он все-таки свой человек! — словно убеждая самое себя, проговорила Гулаки. — Разве чужой поможет, если попадешь в беду? Женщине всегда нужна опора…

Затем, помолчав, добавила:

— Мева, голубчик, только вот Сатти рассердилась. Даже сестра родная не сделает того, что она сделала для меня. Тетка Гхегха да и мать Нирмалы — они ведь друзья до черного дня. Я же знаю. А Сатти жалко. Ну да разве могу я оставить мужа?

В это время чей-то малыш подполз к Меве и уселся с ним рядом. Гулаки с минуту рассматривала его, потом произнесла грустно:

— Я виновата перед мужем, потому и лишилась ребенка. Но теперь бог простит меня.

Гулаки помолчала.

— А если простит, то и другого ребенка подарит, — вздохнув, продолжала она. — Да хранит господь супруга моего. Ведь я сама во всем виновата… А будет ребенок — и второй жене в доме нечего делать.

Заметив, что муж ее в дверях о чем-то разговаривает с Гхегхой, Гулаки быстро накинула на голову конец сари и, застыдившись, повернулась к ним спиной.

— Господи! Как похудел-то! — заговорила она. — Кто без меня позаботится о нем? Вторая жена-то, видать, больше о себе думает… Ступай, Мева, угости, голубчик, дядю бетелем! — Ее лицо опять обезобразила та же застенчивая улыбка. — Да смотри не говори от кого!

Взяв бетель, Мева подошел к мужчине, но тот, занятый разговором, не обратил на него внимания.

— Я забираю ее, — негромко говорил он Гхегхе, — но я прошу вас втолковать ей: она будет жить у нас как прислуга. И только. Пусть попридержит язык и не вздумает ссориться с женой! Не то рука у меня тяжелая. Один раз с лестницы спустил, а в другой раз могу и дух вышибить.

— Конечно, сынок! Конечно! Ведь ты муж! — подобострастно поддакивала Гхегха. — А, спасибо, родной. — Она взяла принесенный Мевой бетель и отправила себе в рот.

После полудня мать Нирмалы послала Меву за тонгой[31]. От шума и духоты у нее разболелась голова, поэтому Гулаки пришлось укладывать вещи