детей. Так что детство Лоры было необычайно трудным. Канада изображается как ориентированная на прибыль страна, живущая по волчьим законам. Растущее сообщество исландских иммигрантов держалось вместе, но их труд нещадно эксплуатировали.

По тематической направленности и стилистике книга Салверсон существенно отличается от автобиографии МакКланг. Это можно рассматривать и как пример поворота в англоязычной истории жанра. Название «Исповедь» указывает на традицию, идущую от автобиографии Жан-Жака Руссо и, следовательно, на совершенно иной тип произведений по сравнению с тем, что совсем недавно преобладал среди автобиографий детства, написанных женщинами на английском языке. Это не мемуары в духе «мы», а весьма субъективная история девушки. Она не только психологическая, но и самоаналитическая, самодостаточная и самоутверждающая, как произведения Лухан и Баттс. Таким образом, к психологической составляющей добавляется феминистская. Автор много рассказывает о семейной истории и даже об истории Исландии, но в контексте того, что это все — фон для понимания ее собственного детского опыта и ее личности. Например: «Что касается моих главных черт, потенциально я была настоящей исландкой»52. В первой главе Салверсон через название связывает семейную историю с самой собой: «Я знакомлюсь с августейшими предками». Названия других глав открыто настаивают на ее собственном опыте — «Я открываю для себя место своего рождения», «Я открываю для себя драму» — или подразумевают его: «Субъективная интерлюдия», «Эти детские проступки». Если в мемуарах и полумемуарах межвоенных лет детское «я» автора часто кажется просто нитью, на которую, как бусины, нанизывались рассказы о времени, месте и семье, то Салверсон эти рассказы подает с точки зрения ребенка. Как правило, она принимает точку зрения ребенка серьезно и сочувственно. Кроме того, автор регулярно останавливается, чтобы объяснить и охарактеризовать свое детское «я». Вот как она комментирует свое детское упрямство, когда она, будучи совсем маленькой, категорически отказывалась есть яйцо: «В каком прекрасном безумии родилась будущая бунтарка — бунтарка, которой я являюсь»53. «Меня… кутали, заставляли есть, когда мне не хотелось, и, как мне теперь кажется, по сути нянчились так, будто у меня была инвалидность, которой она [ее мать] хотела избежать»54. «Еще в детстве мне опостылело знакомое и обыденное, и я стремилась сбежать в странный мир сказочных фантазий»55.

Помимо обширных описательных комментариев о себе-ребенке, рассказчица щедро делится своими идеями и мнениями обо всем: родителях, окружающих, жизни в целом. Мы отчетливо видим личность писательницы — смелой, независимой мыслительницы, у которой всегда есть собственное мнение. Она — полная противоположность скромной леди-рассказчице. Нет никаких доказательств того, что она читала Лухан или Баттс, но, как и они, она откровенно изображает и оценивает своих родителей, особенно мать, мало беспокоясь об их чувствах. Так, мы узнаем, что характеры ее родителей были несовместимы. Ее отец — романтичный, импульсивный, начитанный, общительный, чувствительный, ориентированный на людей, сердечный и в высшей степени непрактичный. Его ферма в Исландии разорена до такой степени, что они прибыли в Новый Свет практически нищими, а его многочисленные идеи новых предприятий в Северной Америке обречены на провал. Ее мать практична, трудолюбива, энергична, предусмотрительна, сдержанна и держит все в уме. Именно она удерживает семью на плаву. Верный схеме, обычной для женских автобиографий детства, автор предпочитает чувствительного родителя рассудительному. Салверсон рассказывает истории о том, как ее мать, хоть и пытается сделать для дочери все возможное, абсолютно неверно истолковывает ее детские чувства и навязывает ей что-то не то: Библию в качестве первой книги, куклу в подарок на день рождения (в то время как Лалла — так называют Лору в детстве — ненавидит кукол) или красное самодельное пальто, в котором пухлая девочка, по ее мнению, выглядит еще толще — в то время как отец в тех же ситуациях ведет себя верно, превращая «разочарование в радость»56. Так, для первого чтения он дает дочери детскую книгу, а на день рождения дарит коробку шоколадных свинок — «восхитительно бесполезный подарок»57, потому что она не ест конфет. Однако невнимательность ее матери — это лишь частный случай того, что, по мнению автора, является слепотой взрослых в общении с детьми. Взрослые склонны просить детей делать то, что тех смущает и утомляет. Например, семилетней Лалле, к ее ужасу, велят поцеловать мальчика, который дарит ей подарок на день рождения, а старшей девочке говорят показать Лалле ее коллекцию носовых платков, что неинтересно никому из них.

Салверсон выражает свои феминистские убеждения гораздо более открыто, чем МакКланг и любая другая писательница ее времени, включая Баттс и даже Бизли. Ее претензии связаны не с местом женщины, как его представляет себе поколение ее родителей, как у МакКланг — исландские родственницы Салверсон откровенные и властные личности, — а с биологической судьбой женщины, с тем, как часто мужчины плохо обращаются с женщинами, с социальным подчинением, сопровождаемым, как она начинает считать, промыванием мозгов женщинам. Вот как автор пишет о том, как узнала, что ее мать беременна, это «означало раскол между мной и мамой. Причиной стал ужас, заставлявший трепетать все мое существо, когда я внезапно осознала тревожные возможности женского тела»58. Аналогичные переживания у нее возникают, когда она слышит, как ее тетя-акушерка принимает трудные роды, а потом и ужасную историю одной из «соблазненных и брошенных» ее пациенток. Салверсон уверяет, что «вся эта милая болтовня о славном материнстве с трудом выдерживает холодный анализ»59. Она отмечает, что очень много женщин страдает в браке, и резко комментирует распутных мужей, о которых слышала в детстве60. Она насмешливо отзывается о том, как знакомая женщина берет на себя «Марфины заботы»61, чтобы ее ленивый муж мог сосредоточиться на «более высоких вещах»*. Она жалеет свою утонченную подругу-шведку, оказавшуюся замужем за грубым, бесчувственным мужчиной. Часть ее протестов направлена против домашней работы, которую она ненавидит — работы, на которую небогатые женщины обречены тратить свою жизнь:

Для таких девушек, как мы, жребий был предопределен с самого начала. Над нашими колыбелями висело знамя швабры и мусорной корзины. Неудивительно, что тысячи из нас выходили замуж за первого попавшегося старого дурака! Хлеб и кров!62

«Все, что касается домашней работы, за исключением стряпни, — глупое повторение»63. Ее бунт против женского мирка подпитывается ее пристрастием к книгам и желанием стать писательницей. Она признает, что мир женщин был «миром, от которого я отчаянно стремилась увернуться, зарывшись в книги глубже, чем когда-либо»64. К тому времени, когда она вышла замуж в