Одна из разновидностей нейромедиаторов – эндорфины, доставляющие особое удовольствие потому, что они являются природными опиатами, способными снимать боль, вызывать опьянение, подобное наркотическому, или успокаивать. Когда мать обнимает своего новорожденного младенца, в его тело проникают эндорфины, которые и позволяют ему чувствовать себя счастливым, спокойным и защищенным. Младенец учится связывать любовь с ощущением удовольствия.

Детеныш зебры может встать на ноги и пойти вскоре после рождения. Да и большинство детенышей других животных умеют бегать, еще будучи совсем малышами. Однако у человека дети рождаются беззащитными и еще не сформировавшимися. В нашем далеком прошлом, когда у нас формировался большой мозг, у женщин еще не было широких бедер, чтобы производить на свет плод с головой соответствующего размера. Эволюция поставила людей перед дилеммой. У людей с большим мозгом было больше шансов на выживание, а женщины с узким тазом умирали при родах. Женщины же с широким тазом передвигались слишком медленно и не могли убежать от хищников. Конечно, это решение никоим образом не было единственно возможным, но произошло так, что бедра у женщин стали немного шире, а дети стали рождаться в состоянии, когда они, по сути, были еще утробными плодами. Таким образом, мать могла защитить своего младенца, пока он продолжал расти и развиваться – теперь уже вне ее тела, но под защитой ее всепоглощающей заботы, заменявшей ребенку ее лоно. А если отца можно было убедить оставаться где-то поблизости, он мог в этот опасный период защитить и мать и младенца. Да, конечно, это было довольно неуклюжее, неидеальное и сложное решение, однако эволюция развивается благодаря товарообмену и рукопожатиям, а не заявлениям.

Было бы заманчиво представлять себе эволюцию в виде своего рода градостроителя, выкладывающего сразу все свои проектные чертежи. Эта перевернутая логика очень соблазнительна, потому что мы жаждем смысла и как минимум предпочитаем хоть какие-то объяснения. Однако для описания реальных событий потребовалось бы длинное, разветвленное предложение с множеством периодов и точек с запятыми. Ну, например, такое: детей с более крупным мозгом выживало больше, и они давали потомство тоже с более крупным мозгом; однако довольно часто матери умирали при родах, за исключением тех немногих, у которых оказались более широкие бедра; и, несмотря на неудобство более широких бедер, со временем уровень выживаемости женщин с более крупным мозгом и более широкими бедрами стал выше; особенно это относилось к тем женщинам, которые защищали своих детей лучше, то есть к тем женщинам, в организмах которых химические процессы протекали особенно активно, когда они чувствовали мощный стимул кормить своих младенцев и жертвовать ради них всем; а особенно если им помогали мужчины, испытывавшие аналогичные побуждения, что гарантировало сохранение мужских генов, даже если это предполагало долгосрочную компенсацию (его гены сохранятся для будущих поколений), а не краткосрочную выгоду (не быть обремененным зависящими от него матерью и ребенком).

В наше время мы ждем от мужчин большей чуткости, ранимости, способности любить, сочувствовать и помогать; мы хотим, чтобы они меньше конкурировали, были менее воинственными и агрессивными, чтобы они были моногамными и воспитывали ребенка наравне с матерью. Фактически мы хотим, чтобы мужчины были больше похожими на женщин, но некоторым из них это трудно. Против этого протестует их биология: «Ты что, шутишь? Я на это не запрограммирован». И тем не менее без такой взаимной заботы и равенства современная жизнь была бы невыносимой как для мужчин, так и для женщин. Однако ирония заключается в том, что одновременно с тем, как мужчины становятся теми чувствительными парнями Нового времени, какими хотят их видеть женщины, некоторые женщины перестают воспринимать их сексуально привлекательными из-за излишней «женоподобности». Мне кажется это забавным: напоминает о том, что мы имеем дело с древними инстинктами, древними влечениями и пытаемся приспособить их к обществу, для которого они не были предназначены[44].

Надо сказать, что многие мужчины, к их чести, смягчили свои инстинкты. И это действительно очень важно в страдающем от войн мире. Мы уже не сбиваемся в стаи людей, вооруженных копьями и камнями, уже не живем в обществе, где такие слова, как «ярость», «месть» и «ненависть», приводят к неистовому, трагическому (хотя и с ограниченным числом жертв) уничтожению. Мы поднимали ставки до тех пор, пока на кону не оказалось абсолютно все. Эволюция не смогла сдержать нашу страсть к изобретению новых способов захватывать, командовать и разрушать. Мы изменили мир, но не себя. Как мы будем решать современные проблемы, если будем вести себя по-прежнему? Невозможно научить новым премудростям, сохраняя старую догму. Модели нашего поведения не изменились, хотя надо приспосабливаться к жизни в перенаселенном мегаполисе и в условиях существования оружия массового уничтожения. Но именно поэтому для нас так важна любовь. Как показал Конрад Лоренц, любовь требовалась лишь действительно агрессивным видам. Наша природная агрессивность – вот что создало условия для возникновения любви. Абсолютно миролюбивые создания не нуждались бы в таком болеутоляющем средстве, как любовь.

Взгляните в зеркало – и оттуда на вас будет смотреть хищник. У млекопитающих, которые могут стать добычей, – у антилоп, лошадей, коров, оленей – глаза посажены по бокам черепа, чтобы заметить подстерегающую сзади опасность, крадущегося за спиной хищника. А вот у тигра глаза посажены спереди, чтобы с помощью такого стереоскопического зрения точно определить местонахождение ближайшей добычи, повалить жертву на землю, прыгнуть ей на шею и вонзить в нее зубы. У людей – глаза хищника, глаза тигра, и это кое-что говорит о нашем древнем происхождении. Но мы наделены еще и колоссальными мыслительными способностями. Мы не просто опасны, но еще и изобретательны. Если бы мы не обладали механизмами ограничения наших агрессивных, трусливых и хищных аппетитов, то были бы уничтожены, добавив род человеческий к длинному списку вымерших видов. Однако эволюция подарила нам могущественного миротворца: способность любить спасла нас от нас самих.