Томка подхватила поднос и мгновенно испарилась.

Редькин включил телевизор, чтобы послушать новости, открыл левую тумбочку стола и выдвинул нижний ящик, в котором находился портативный, самовключающийся магнитофон. Он был подключен ко второй — секретной — дверце сейфа и срабатывал только в том случае, если кто-то набирал код правильно, по инструкции — два щелчка направо и один — налево. Чтобы магнитофон «молчал», надо было нарушить инструкцию — перед набором кода повернуть ручку настройки до первого щелчка налево. Об этом знали только Редькин и мастер завода-изготовителя Фрол Иванович Люлько. Но Люлько умер, поэтому Редькин за свою «секретку» был абсолютно спокоен.

Первое время Редькин проверял «секретку» чуть ли не каждый день: уж больно важные документы хранились в сейфе, но потом успокоился — Птица-секретарь бдительна и всегда на месте, а в ночное время вход в приемную и кабинет надежно прикрывал дежурный по этажу — и лазил в нижний ящик стола… ну, раз, от силы два в месяц.

Редькин включил магнитофон и вдруг явственно услышал, что кто-то открывает его сейф — два щелчка направо и один — налево. Ему стало плохо. Подумал: «Такого быть не может. Галлюцинация! Бред! Допился, мать твою…»

Редькин отмотал пленку назад, нажал кнопку включения и замер, затаился, всем своим видом — неподвижностью, напряженностью каждой клетки тела — напоминая «слухача» подводной лодки, пробирающейся среди вражеских мин: пронесет или… Не пронесло. Через несколько секунд он услышал щелчок, второй и после паузы — третий. И щелкали они так громко, что у него чуть не лопнули барабанные перепонки.

Редькин окаменел. Казалось, все утратило для него значение. Связь с живым, реальным миром не просто нарушилась — перестала существовать. Он замкнулся в себе, в своем прошлом, в бесконечном страхе. Его застывшая поза была неестественной: руки бессильно свисали вдоль тела, взгляд пустой, мертвый, губы бескровные.

Через несколько секунд Редькин очнулся, взял себя в руки и попытался вспомнить, когда он последний раз проверял «секретку». Выходило что-то около недели назад. А за неделю… Впрочем, панику поднимать не стоит. Если его неделю не трогали, то не будут беспокоить и вторую. Но чего им от него нужно? Чего? Опрометчивого шага? Не дождутся. Ни одного не сделал и не сделает. Тогда… Нет, сперва надо выяснить, кто им заинтересовался. Свои? Чужие? Людям со стороны в это здание, пожалуй, не проникнуть — слишком много заборов. Но ведь могли купить! Сегодня живой товар идет по дешевке. Они сами предлагают свои услуги — охранники, работники частных предприятий, правительственные чиновники, члены Государственной Думы. Он покупал их с потрохами, оптом и в розницу, так что вариант этот вполне возможен и осуществим. Кто мог его продать? Человек из его окружения? Тот, с кем он непосредственно общается, выпивает, спит?.. Нет, баба отпадает. Тогда кто? Кто?!

Редькин нажал кнопку звонка, вмонтированного под столом, и в кабинет тотчас влетела Птица-секретарь.

— Слушаю, Алексей Васильевич.

— Тамара, вспомни, пожалуйста, кто за последнюю неделю приходил ко мне… на прием? Или добивался аудиенции? Или просто околачивался у тебя в тамбуре после шести часов вечера?

Птица-секретарь задумалась, поправила изящным жестом очки и сказала:

— Разрешите я составлю списочек?

— Сколько тебе нужно для этого времени?

— Час.

Редькин кивнул.

— Только постарайся не пропустить ни одну сволочь!

Томка испарилась.

«Ладно, еще не вечер». Редькин подошел к сейфу, открыл его своим кодом и взглядом ястреба, высматривающего добычу с высоты полета, впился в его содержимое — все ли цело, все ли на месте? Когда убедился во внешнем порядке бумаг, принялся проверять каждую из них в отдельности. Проделав работу, пришел к выводу: «Если кто и рылся в моем чемодане, то это был большой профессионал».

Тихо скрипнула дверь, и в кабинет вошла Томка.

— Пожалуйста, — сказала она, положила на стол лист бумаги, весь исписанный мелкими, округлыми буковками-бочонками, и замерла в позе просителя.

— Ну? — спросил Редькин.

— У вас что-нибудь пропало?

— Золотые часы.

— А где они лежали?

— Под столом.

Птица-секретарь дерзко вскинула голову.

— Тогда вам придется вспомнить, кто там бывал, кроме меня. Самостоятельно. В списке этих фамилий нет. — Круто развернулась и зацокала копытцами по паркету.

— Бутербродов принеси, — усмехнулся вслед Редькин.

В списке было около сорока фамилий. Около двадцати пяти Редькин исключил сразу — телохранители, компаньоны, адъютант, в общем, люди, на которых он мог полностью положиться. Но мысль при этом выдробилась совершенно иная: «В наши дни доверять можно только своей собаке, если таковая, конечно, имеется».

Более двух часов провел Редькин за письменным столом, проверяя надежность остальных людей — где работает, давно ли, по чьей рекомендации приходил, с каким вопросом обращался и т. д. и т. п. Затем придвинул к себе один из телефонов, подумал и набрал номер.

— Петр Сергеевич?.. Здравствуй! Редькин беспокоит… Мне необходимо выяснить один небольшой, но важный вопрос… Работала ли в нашем посольстве в Бельгии с 1980 по 1985 год Донецкая Маргарита Васильевна?.. Заранее благодарю… Спасибо, буду ждать.

Обычно люди начинают разматывать и осмысливать свою жизнь, когда до края пропасти остается один шаг. Дальше — бездна, мрак, пучина… Краковская не оступилась и не сорвалась в пропасть благодаря разговору с Кудимовой, а Томкус, как ни странно, — после встречи с Краковской, которая произвела на него столь сильное впечатление, что он решил завязать с холостяцкой жизнью. Но принять решение — это одно, а претворить его в жизнь — совершенно другое. На пути осуществления этой задачи стоял… Пузырев. А его ни обойдешь, ни объедешь. Значит, надо действовать.

Томкус заказал завтрак в номер — он остановился в гостинице «Космос» — и подошел к окну. С высоты двенадцатого этажа Москва походила на большой муравейник, но в отличие от тружеников-муравьев, которые прекрасно знают, куда и зачем бегут, москвичи и гости столицы перемещались как-то хаотично, рывками, словно заблудившиеся в лесу и потерявшие ориентировку люди. «Нет, это уже не люди — толпа, которая не внемлет голосу разума, а действует по указке вожака, — подумал Томкус. — Потому, наверное, Александр Сергеевич и написал, что нет ничего страшнее русского бунта… Только он, дорогой, ошибся, не бунт это, а бешенство раненого, доведенного до отчаяния зверя».

Томкус сел в кресло и придвинул к себе телефон.

— Я вас слушаю, — ответил приятный женский голос.

— Будьте любезны, Василия Викентьевича.

— Простите, кто его спрашивает?

«Сволочь! Секретаршу завел…»

— Томкус.

— Минутку.

И сразу же раздался радостный возглас Пузырева:

— Здравствуй, Виталий! Где ты пропадал?

— У Краковской.

— Сладкая конфетка?

— В шоколаде.

— Ты ей доказал целесообразность…

— Да. Но нам необходимо поговорить.

— Есть проблемы?

— Небольшие.

— Уладим.