– Дурная ты баба! Хочешь, чтоб они поднялись и ждали тут смерти? Ну-ка быстро ступай на земляной вал. Если японцы ворвутся в деревню, никто не уцелеет!

– Краса… Аньцзы… Краса-а-а… Аньцзы-ы-ы… – До матери доносились издалека всхлипывания бабушки. Снова раздался пушечный залп, и со стенок колодца посыпалась земля. После взрыва мать перестала слышать голос бабушки, и только круг света величиной с жернов да старый колодезный журавль на фоне неба нависали над их головами.

Маленький дядя продолжал плакать, мать развязала веревку на его поясе и попыталась развеселить:

– Аньцзы, милый мой братишка! Не плачь, а то накличешь чертей. У них глаза красные, а когти зеленые, они как услышат детский рев, сразу тут как тут…

Дядя перестал плакать, уставившись черными круглыми глазенками в лицо сестры. В горле его все еще что-то булькало, икая, он обвил шею моей матери горячими, как огонь, пухлыми ручками. Над их головами ухали пушки, строчили пулеметы, стреляли винтовки. Та-та-та, замолкали и снова – та-та-та. Мать подняла голову и напряженно вслушивалась в происходящее наверху. Она смутно уловила гневный клич дедушки Жолу и галдеж деревенских мужиков. На дне колодца было сыро и прохладно, со стенок обвалилась кладка, обнажая белую землю и корни дерева, а сохранившаяся часть кладки заросла густым слоем темно-зеленого мха. Маленький дядя в ее объятиях дернулся пару раз и снова расплакался, всхлипывая:

– Сестренка, я хочу к маме… хочу наверх…

– Аньцзы, малыш… мама вместе с папой пошли бить чертей, вот прогонят их и сразу вернутся за нами. – Мать успокаивала маленького дядю, но сама не выдержала и разревелась, и теперь брат с сестрой, крепко обнявшись, плакали хором.

По медленно светлеющему кружку неба мать поняла, что снова рассвело и долгая темная ночь наконец миновала. В колодце стояла такая тишина, что ей стало страшно. Она увидела красный луч, упавший на стенку колодца высоко над головой: взошло солнце. Мать прислушалась – в деревне было почти так же тихо, как на дне колодца, лишь иногда до нее доносился странный, словно нереальный, грохот, напоминавший раскаты грома. Моя мать не знала, придут ли с наступлением нового дня ее родители к колодцу, вытащат ли их с братишкой наверх, в мир, где воздух свеж и ярко светит солнце. Туда, где нет мрачных змей и черных худых жаб. Ей казалось, будто вчерашние события произошли очень-очень давно и она провела в колодце полжизни. Она думала: «Папочка, мамочка, если вы не придете, то мы с братишкой умрем в этом колодце». Мать ненавидела своих родителей, которые скинули дочь и сына в колодец, а теперь и не показываются, не интересуются, живы ли дети. Она решила, что, увидев родителей, непременно закатит истерику, выплеснет обиду, теснившую сердце. Где уж ей было знать, что в тот момент, когда она с ненавистью думала о родителях, ее мать, мою бабушку, уже разорвало на куски взрывом минометной мины в медной оболочке, а отцу, моему дедушке, который высунулся над земляным валом, японец метко снес полчерепа. Она мне потом рассказывала, что до сорокового года все японские солдаты были искусными стрелками.

Мать беззвучно молилась: «Папочка! Мамочка! Приходите быстрее! Я хочу есть и пить. А братик заболел. Если вы не придете, ваши дети погибнут!»

Она услышала, как с земляного вала, а может, и не оттуда, донесся слабый звук гонга, а потом кто-то крикнул:

– Есть кто живой? Есть или нет? Черти отступили… Командир Юй пришел!

Прижимая к себе братишку, мать осипшим голосом что есть мочи завопила:

– Есть! Есть живые! Мы в колодце! Спасите нас скорее!

Она кричала и одной рукой начала раскачивать привязанную к журавлю веревку. Так продолжалось битый час. Рука, которой она прижимала братика, невольно разогнулась, и малыш упал на землю, пару раз вяло застонал, а потом затих. Мать прислонилась к стенке колодца, ее тело скользнуло вниз, и она, совсем обессилев, потеряв всякую надежду, осталась сидеть на ледяных кирпичах.

Маленький дядя забрался к ней на колени и невыразительно бубнил:

– Сестренка… я хочу к маме…

У матери защемило сердце, обеими руками она крепко прижала малыша к груди и пробормотала:

– Аньцзы… папа с мамой нас бросили… Мы с тобой помрем в этом колодце…

Мальчик весь горел, моя мать словно бы обнимала печку.

– Сестренка, я пить хочу…

Мать увидела напротив себя на дне колодца зеленоватую лужицу с грязной водой. Там было углубление и тьма сгустилась сильнее, чем в том месте, где она сидела. Спина сидевшей в воде тощей жабы была усыпана черными пупырышками размером с горошину. Светло-желтая шкурка на груди жабы тревожно подрагивала, а выпученные глаза сердито уставились на нее. Мать передернуло, и она зажмурилась. Во рту пересохло, но она решила, что лучше умрет от жажды, чем станет пить грязную воду из лужи, в которой только что мокла жаба.

У дяди температура поднялась еще накануне днем. С тех пор как их спустили в колодец, он практически не переставал плакать и доплакался до того, что потерял голос, и теперь только пищал, как умирающий котенок.

Утро мать провела в ужасе и панике – ужасе из-за грохочущей канонады, а панике из-за того, что братишка так страдал. В свои пятнадцать лет мать была еще довольно хилой, ей даже в обычное-то время было тяжеловато носить на руках пухлого братишку, а уж тем более трудно сейчас, ведь он без конца вертелся. Она хлопнула братика по попе, но маленький негодник в ответ бесцеремонно укусил ее.

После того как у маленького дяди поднялась температура, он впал в забытье и обмяк. Мать, обнимая братишку, сидела на обломке кирпича, пока зад не затек, а ноги не онемели. Выстрелы звучали то реже, то чаще, но так и не затихали. Солнечный свет потихоньку перемещался с западной стенки колодца на восточную, затем снова стемнело. Мать поняла, что просидела в колодце целый день, пора бы родителям прийти. Она потрогала личико братика и ощутила обжигающее, как пламя, дыхание мальчика. Тогда она положила руку на трепетавшее сердечко братика и услышала хрип в его груди. Она тут же решила, что братишка, возможно, при смерти, задрожала всем телом, но потом постаралась отогнать эту мысль и стала себя утешать: пускай побыстрее стемнеет, тогда даже воробьи и ласточки вернутся в гнезда на ночлег, тогда придут и папа с мамой.

Солнечный свет на стенке колодца стал оранжевым, а потом темно-красным, застрекотал сверчок, спрятавшийся в шве кирпичной кладки, а сидевшая там же, в щелях, стая комаров тоже завела свои моторы и взлетела. Мать услышала рев орудий, потом ей показалось, что к северу от деревни кричат люди и громко ржут кони, а потом с южной околицы донесся, словно гул ветра, звук пулеметной очереди. Голоса людей и цокот копыт ворвались в деревню, как приливная волна. В деревне воцарился полный хаос. Вокруг колодца то громко стучали копыта, то раздавался топот ног. Мать услышала, как перекрикиваются японцы. Дядя издал болезненный стон, мать закрыла ему рукой рот, а сама задержала дыхание. Она ощутила, как под ее ладонью братишка вертит головой, и услышала громкий стук своего сердца.

Потом солнечный свет постепенно померк, и над колодцем повисло раскаленное докрасна небо. Трещал огонь, в воздухе летал пепел. Среди рева пламени слышались детский плач и пронзительные крики женщин, а еще блеяние овец или мычание коров, так сразу и не скажешь. Даже сидя на дне колодца, мать чувствовала сильный запах гари.

Она не знала, как долго тряслась от страха внизу, пока наверху бушевал пожар; ощущение времени уже покинуло ее, но она остро воспринимала произошедшее. Когда лоскут неба над ее головой посерел, она поняла, что пожар вот-вот потухнет. На стенах колодца плясали сполохи слабеющего огня – то ярче, то тусклее. Какое-то время в деревне звучали разрозненные выстрелы и был слышен грохот рушившихся домов, а потом наступила полная тишина, и на