решила: если снова услышит звук шагов наверху, то подбросит обломок кирпича, пусть даже там шастают японцы или солдаты марионеточных войск – она все равно это сделает, чтобы дать о себе знать.

Когда снова рассвело, мать уже четко различала все мелочи на дне колодца, и здешний мир расширился и стал необъятным. Пользуясь утренним приливом сил, она соскребла кусочек мха, положила в рот и пожевала. Мох вонял, однако оказался вполне вкусным, вот только горло уже пересохло настолько, что она не могла глотать, и мох постоянно лез обратно. Мать посмотрела на лужицу, жаба опять обрела первоначальный облик и взирала на нее злыми глазами. Мать не выдержала этого вызывающего взгляда, отвернулась и заревела обиженно и испуганно.

В полдень она и впрямь услышала тяжелую поступь и обрывки разговоров. Ее захлестнула огромная радость. Пошатываясь, она поднялась и что есть мочи закричала, но крика не получилось, словно бы кто-то сдавил ей горло. Она схватила обломок кирпича и хотела подкинуть, но когда подняла до уровня пояса, кирпич выскользнул, а шаги и голоса тем временем удалились. Ослабев, она рухнула рядом с телом брата. Глянув на бледное личико, мать поняла, что он умер. Она положила руку на ледяное лицо малыша и сразу почувствовала отвращение. Смерть разлучила их. Свет, который лился из полуприкрытых глаз мальчика, принадлежал другому миру.

Наступившую ночь мать провела в ужасе. Ей показалось, что она видела змею толщиной с ручку серпа. Тело черное, а на спине, словно звезды, рассыпаны желтые пятна. Голова у этой твари была плоской, словно лопатка для перемешивания риса, а на шее желтый ободок. От змеиного тела распространялся мрачный холод, внушавший страх. Много раз матери казалось, что пятнистая змея обвивается вокруг нее, а из плоской пасти высовывается ярко-алый язык и вырывается шипение.

Позднее мать в самом деле увидела неповоротливую желтую змею в дыре над жабой, она высовывалась оттуда, уставившись на мать злым, хитрым, упорным взглядом. Мать закрыла глаза руками, вжавшись в стену. Ей больше не хотелось выпить грязной воды, которую охраняла жаба под наблюдением ядовитой змеи.

4

Отец, Ван Гуан (пятнадцатилетний низкорослый парень со смуглым лицом), Дэчжи (четырнадцати лет от роду, высокий и худой, с желтой кожей и желтыми глазными яблоками), Го Ян (мужчина чуть за сорок, хромой, опиравшийся на два деревянных костыля), Слепой (фамилия, имя и возраст неизвестны), прижимавший к груди старый трехструнный саньсянь[82], и тетка Лю (высокая статная женщина за сорок с ногами в язвах) – шестеро уцелевших в этой страшной беде – тупо уставились на моего дедушку Юй Чжаньао. Ну, разумеется, кроме Слепого. Они стояли на земляном валу, а восходившее солнце освещало их лица, закоптившиеся до неузнаваемости в дыму пожара. По обе стороны земляного вала лежали вповалку трупы тех, кто героически оборонялся, и тех, кто бешено нападал. Во рву по ту сторону вала скопилась мутная вода, в которой плавали несколько раздувшихся человеческих тел и трупов японских коней со вспоротыми животами. Деревня лежала в руинах, кое-где еще клубился белый дым, а за деревней простиралось вытоптанное гаоляновое поле. Этим утром сильнее всего пахло гарью и кровью, основными цветами стали черный и белый, а в атмосфере ярче всего ощущались трагедия и мужество.

Глаза дедушки покраснели, волосы почти целиком поседели, он сгорбился, а большие опухшие руки безвольно свисали вдоль тела.

– Односельчане… – хриплым голосом начал он. – Я принес несчастье всей деревне.

Все начали всхлипывать, даже в высохших глазницах Слепого выступили хрустальные слезы.

– Командир Юй, что делать? – спросил дедушку Го Ян, выпрямившись и продемонстрировав полный рот черных зубов.

– Командир Юй, а черти снова придут? – поинтересовался Ван Гуан.

– Командир Юй, бежать нам надо, веди нас, – сказала тетка Лю, всхлипывая.

– Бежать? А куда бежать? – подал голос Слепой. – Вы бегите, а мне если суждено помереть, то помру здесь.

Слепой сел, прижав к груди инструмент, и начал играть, его рот скривился, щеки подергивались, а голова покачивалась, как барабанчик, которым коробейники призывают покупателей[83].

– Односельчане, нельзя нам бежать! – возразил дедушка. – Столько людей погибли, мы не можем бежать. Черти непременно придут, так давайте воспользуемся случаем и соберем у мертвых винтовки и патроны, чтобы дать японцам решительный бой не на жизнь, а на смерть. Как говорится, или рыба умрет, или сеть порвется.

Отец и все остальные рассеялись по полю, принялись забирать у трупов винтовки и патроны и сносить на земляной вал. Хромой Го Ян на костылях и Лю, чьи ноги покрывали нарывы, обыскивали трупы неподалеку от земляного вала. Слепой сидел рядом с грудой винтовок и патронов и прислушивался к каждому шороху, как верный дозорный.

В середине утра все собрались на валу, глядя, как дедушка пересчитывает оружие. Вчера бой длился, пока не стемнело, японцы не успели очистить поле боя, что, без сомнения, было на руку дедушке.

В итоге насчитали семнадцать японских винтовок «Арисака-38», тридцать четыре подсумка для патронов из бычьей кожи, одну тысячу семь патронов с заостренными пулями и медными гильзами, двадцать четыре китайские винтовки «Чжунчжэнь»[84] и четыреста двадцать патронов к ним в двадцати четырех патронташах из желтой парусины, а еще пятьдесят семь маленьких ручных гранат, похожих на дыньки, и сорок три китайских гранаты с деревянной ручкой, один японский пистолет в кобуре, похожей на панцирь черепахи, и тридцать девять патронов к нему, один пистолет «Люгер» и семь патронов, а также девять китайских сабель, семь карабинов и более двухсот патронов к ним.

Пересчитав боеприпасы, дедушка решил выкурить трубку с Го Яном. Он высек искру, сделал затяжку и присел на валу.

– Пап, мы можем снова собрать отряд! – предложил отец.

Дедушка, глядя на кучу оружия, промолчал, а когда докурил, произнес:

– Ребятишки, выбирайте! Пусть каждый выберет себе оружие!

Себе он отложил японский пистолет и еще взял винтовку «Арисака-38» с примкнутым штыком. Отец отхватил себе «Люгер», а Ван Гуан и Дэчжи взяли по японскому карабину.

– Отдай пистолет дяде Го, – велел дедушка, и отец недовольно надулся. – В бою им пользоваться неудобно. А себе возьми карабин.

Го Ян сказал:

– Я себе лучше винтовку побольше возьму, а пистолет отдайте Слепому.

Дедушка распорядился:

– Сестрица, придумай, что бы нам поесть, а то скоро уже япошки придут.

Отец несколько раз щелкнул затвором винтовки «Арисака-38», чтобы понять, как он работает.

– Только спуск не трогай, а то выстрелит, – предупредил дедушка отца.

Тот заверил:

– Ничего не будет, я умею.

Слепой, понизив голос, сообщил:

– Командир Юй, они идут, они идут…

Дедушка приказал:

– Быстрее спускаемся!

Все залегли в зарослях бирючины на пологом склоне вала и стали внимательно наблюдать за гаоляновым полем, простиравшимся от рва. Слепой же остался сидеть у кучи винтовок и, покачивая головой, перебирал струны.

– Ты тоже спускайся! – крикнул дедушка.

Лицо Слепого свело болезненной судорогой, губы подергивались, словно что-то жевал. Он снова и снова исполнял одну и ту же мелодию на старом саньсяне, звук был такой, будто внезапно разразившийся ливень без остановки барабанил по жестяному ведру.

За рвом не было людей, только несколько сот собак с разных направлений мчались к лежавшим в гаоляновом поле трупам. Псы бежали что есть мочи, припадая к земле, и их разноцветные шкуры подрагивали в солнечном свете. А самыми первыми неслись три наших собаки. Мой проворный отец не удержался и выстрелил в собачью свору, винтовка крякнула, и пуля полетела в небо, после чего вдалеке меж гаоляновых стеблей кто-то зашебаршился.

Ван Гуан и Дэчжи, которые первыми отхватили себе винтовки, принялись палить по беспокойно покачивающимся гаоляновым стеблям, причем палили бесцельно – некоторые пули взмывали в воздух, другие впивались в землю.

Дедушка сердито сказал:

– Не стрелять! Сколько у вас патронов, чтоб вы их так разбазаривали?

Дедушка занес ногу и отвесил пинка по задранной заднице сына.

Движение в глубине гаоляна сошло постепенно на нет, а потом чей-то