С облегчением померев, ныне вечно свободный от сует, оставляя долги земным и страсти лукавому, Валентин Андреевич воспарил в небесные сини. Это было сходное детству дальнему, сну прекрасному ощущение: в ускорении паденья свободного, но все выше, выше и выше. Он парил и, перетекая из жидкого состояния в газообразное, самому себе показывал фокусы, расщепляясь на атомы, собираясь в сферы трехмерные, в состоянии восторженной эйфории чувствуя легкость безмерную по отсутствию силы тяжести, гравитации. Сквозь воронки звездными мириадами, пролетая колодцы, похожие на аттракционы в космическом аквапарке… «Я свободна! Свободна!» – ликовала душа, и Вселенная без обещанного суда открывала приветливо врата своей бесконечности…

На пороге их, в нимбе сияющем, стояла жена его, Нина.

На замершем кардиомониторе реанимационного отделения раздался пронзительный писк. Пять минут пребывавший в состоянии комы больной возвращался к жизни.

Фантом

Жизнь в роман размазывать надоело. Говорят, графоман. Пусть уж будет коротенько. Зато искренне. О себе.

Ф.М. Булкин

Леонид Вахтангович Душелюбов убивал во имя душеспасения, из желанья очистить мир, обнажить, покарать грехи его. Убивал ради истины, выпуская на свободу души безгрешные из земных греховных орбит. Убивал он давно, со школьной скамьи, где убийство было еще не оформлено в идею душеспасения, но скорее являлось актом отмщения. Справедливость сильного в праве над слабым не должна была воцариться. Тот, кто обижал семилетнего Лесика, руководствуясь правом кулака и отнимая ведерко в песочнице, должен был умереть.

В те далекие времена советского детства Леонида Вахтанговича поводом для убийства могла стать любая шутка, показавшаяся насмешкою, плохая оценка, если, по мнению Душелюбова, была она несправедливою. Убивая, тихий, необидчивый худенький юноша восстанавливал справедливость. Справедливость в мире несправедливости торжествовала его рукой.

Способы убийства были самые разные.

Сотрудники Московского уголовного розыска Садчиков и Костенко расследовали дерзкие разбойные нападения в телевизоре, комиссар Жюв ловил Фантомаса, и отсюда брал для своих преступлений необходимые сведенья маленький душелюб. Скрывая лицо свое в чулке капроновом бабушки, он пока всего лишь мастерски крал конфеты с верхней буфетной полочки, утирая с поверхности желанной коробочки отпечатки пальцев, хорошо читавшиеся в пыли. И пока Жан Маре ловил самого себя в телевизоре, Леонид Вахтангович потихоньку взрослел.

Теперь же Душелюбов убивал легко, дерзко, без раскаянья, без опасенья быть узнанным и, как в детстве, не оставляя следов. Широко известный в узких кругах для пополнения электронного кошелька (правда, изредка) убивал на заказ, за хорошие деньги. Никто не мог бы даже предположить в этом скромном, тихом преподавателе литературы и русского злого гения, самого страшного маньяка двадцать первого века…

Леонид Вахтангович с детства обожал классику, прозу, поэзию, Александра Сергеевича, Тютчева, Гумилева, Есенина, наизусть, аки Библию, помнил «Преступление с наказанием», и всегда при нем за обшлагом пальто ликом к сердцу был крошечный томик Шмелева.

О его преступлениях много писали в прессе, были и подражатели. Бездарные плагиаторы. Были ученики…

Годы шли. Леонид Вахтангович убивал, убивал, убивал.

Был он абсолютно безжалостен, был неуловим, возведя убийство в профессию, и газеты, по-прежнему оставаясь в неведение его настоящего имени, называли Леонида Вахтанговича ФАНТОМ.

Со своими будущими жертвами Душелюбов знакомился в парках на лавочках, заговаривал о природе, прозе или поэзии, наводил разговор на личности и, легко вызывая у жертвы доверие, своим искренним к ней вниманием узнавал о ней все. И всегда Леонид Вахтангович, прежде чем убить, со своею жертвой знакомился и не убивал, пока все о ней не узнает. После «исповеди» Душелюбов под различными предлогами заманивал несчастного или несчастную в квартиру на Марьинке, записывал его исповедь, после чего наносил жертве многочисленные телесные повреждения, несовместимые с жизнью.

Все знакомства были «лавочные» – «случайные», никакие следы не вели от лавочек в страшную квартиру на Марьинке, дом 4. Отпечатков пальцев на предметах колющих, режущих и тупых убийца не оставлял. Каждое новое преступление становилось сенсацией. Благодаря электронной сети, где любые события мгновенно делаются достоянием гласности, Леонид Вахтангович, известный по-прежнему широкой общественности под газетным псевдонимом ФАНТОМ, убивал под восторженные комментарии своих поклонников, почитателей, сотни лайков…

Убивал с виртуозностью королевского фехтовальщика… профессионально, безжалостно, изобретательно; пользуясь властью высшею, безнаказанно. Несколькими ударами пальцев по клавишам. Быстрым движением рук.

Но сегодня в жуткой квартире дома 4 на Марьинке было тихо. Ибо кто-то властью высшей над высшею, потому что над всякой высшею есть своя, терпеливо выслушав его исповедь, записав его историю в свою летопись, одним движением клавиши убил его самого.

Быть

Не пойму, в чем смысл существованья ее? Неужели Господь создал эту женщину лишь затем, чтобы изо дня в день не могла она меня вспомнить?!

Ф.М. Булкин

Вот и умерли все мы, товарищи. Один за другим, один за другим… Как горошки на вилку нанизались. Не своею, конечно, волей ушли, но почасовой служебной необходимостью, и не видели просто иного из жизни выхода. Если видите вы иной, подскажите! Может, есть где-то дверь заветная, что и нам в Небесное Царствие приоткроется, в кущи райские, а пока…

Заглянешь, бывает, в родное учреждение – как, мол, тут без нас? Ничего. Сидят, сидят, слава богу, за столами, как прежде Федор Михайлович, пишут, пишут… Неужели не удивительно? Удивительно… удивительно! И, невольно смиряясь, подумаешь: вот она, жизнь-то вечная! Этот самый перпетуум мобиле, тайна всякого движения постоянного, ощущение дежавю. И ведь как так мудро устроено, что в других находит свое продолжение человек…

Часы тукают, мухи жужжат по-прежнему, бумаги шуршат, точно листья под ногами осенние, как идешь по алее с женщиной, а у ней так, знаете… каблучки… Росту чтоб она невеликого, сложения воздушного, светлые чтоб у ней были волосы, а глаза чтобы синие или зеленые, как у моря на фотографиях туристических, остров Капри. Где мы не были, мы не будем, но любому сквозняк дверной, с любопытством проспект листающий, подскажет вообразительно, какая же невозможная есть где-то там красота…

И еще когда в мае месяце, глядя в свежесть влажную тополей, электричество зажигается в груди неизвестностью, эдак, знаете… может, все еще будет?

А бывало, соберемся все мы в своем помещении; сумерки зимние, вьюга воет за окнами, фонари в своих вихрях рисуют дорожку снежную к проходной, а на ней силуэт женский призрачный, а мы все сидим-сидим, пишем-пишем… и вздыхает под вешалкой живой еще наш Федор Михайлович, что невольно опять подумаешь, эдак, знаете… может, все еще будет…

Только вдруг колпачок уронит от ручки кто-нибудь, он покатится, остановится. Не