– Что такое? – взволновался Вик. – Что случилось?

– Я люблю вас! – воскликнула я, и Вик обнял меня.

– Милая моя… Вы же знаете, что я не свободен, правда?

– Но я же ничего не прошу! Просто… позвольте мне любить вас! Мы ведь не делаем ничего плохого, правда?

– Правда, – вздохнул он с явным сожалением и целомудренно поцеловал меня в лоб. Но постепенно его поцелуи теряли свое целомудрие – как Вик ни старался выдерживать роль благородного старшего брата, удавалось плохо. Но вообще-то нам просто негде было предаваться страстям – в самом деле, не по подъездам же обжиматься! Тому, что мое падение все-таки свершилось, весьма поспособствовало бабушкино замужество. Да, Аглая Петровна уже давно разменяла шестой десяток и приближалась к седьмому, а ее избраннику как раз стукнуло семьдесят два, но любви, как известно, все возрасты покорны. Это был четвертый бабушкин брак, хотя муж – третий. Дело в том, что Виталий Алексеевич одновременно первый и последний бабушкин муж: поженились они в ранней юности и разбежались очень скоро, но Виталий Алексеевич периодически возникал в жизни бабушки, так что я помню его с детства. Во втором браке Аглая Петровна родила мою маму, но быстро овдовела. Третий ее брак был сущим адом и долго не продержался.

Десять лет назад бабушка тоже собиралась замуж за Виталия Алексеевича, но тут мои родители осчастливили ее внучкой, и Аглая Петровна забросила свои матримониальные планы, занявшись приведением в чувство озлобленного и болезненного подростка. Ох, и намучилась же она со мной! И теперь, когда внучка выросла и выучилась, Аглая Петровна посчитала свою миссию выполненной: пора и о себе подумать. Занятая собой, она все-таки заметила, что я влюбилась, и постаралась выпытать, что к чему, но я не далась. Бабушку я обожала, но душу не раскрывала никому. Она же была весьма проницательна и сообразила, почему я скрываю от нее своего поклонника. Аглая Петровна не стала читать мне нравоучений, но повздыхала:

– Так и знала, что ты влюбишься в первого, кто тебя поцелует!

– Чудо, что он вообще нашелся…

– Опять ты за свое! Я думала, мы это уже переросли!

Ну да, я считала себя некрасивой, скучной и не достойной никакой любви – не зря же собственные родители от меня отказались. Младшего брата взяли с собой, а меня оставили! И хотя бабушка долго и упорно убеждала меня в обратном и миллион раз объясняла причины, по которым меня решили ей подкинуть, в глубине души я все равно сомневалась.

– Ты уже взрослая – надеюсь, знаешь, что делаешь, – сказала, в конце концов, бабушка. – Да и жизнь сейчас совсем другая. Как-то все проще стало, чем в наше время. Я и сама не образец добродетели, но разбивать чужую семью… Это как-то нехорошо, детка!

– Я не собираюсь ничего разбивать.

– И что, ты согласна играть роль второго плана?!

Забыла сказать, что Аглая Петровна – актриса. Не слишком известная, но все-таки. Даже снималась как-то у самого Герасимова – правда, всю ее крошечную роль в результате вырезали. Повздыхав, бабушка переехала к Виталию Алексеевичу, а я осталась одна в ее несуразной квартире: две небольшие комнаты, одна из которых проходная, а коридор и ванная с туалетом такие узенькие и маленькие, что бабушка, смеясь, говорила: «Нет, мне никак нельзя толстеть! И так уже коридор жмет в бедрах!»

Две недели я вила гнездо по своему вкусу – у меня впервые появился собственный дом: хотя бабушка меня очень любила, я все равно чувствовала себя какой-то приживалкой, взятой из милости. Когда я доводила ее до белого каления, что случалось довольно часто, бабушка причитала: «Господи, и почему я трачу свои лучшие годы на эту паразитку?! А ведь могла выйти за генерала!» Виталий Алексеевич к тому времени действительно дослужился до генеральского чина.

Я наводила красоту в квартире, думая о Вике: как ему понравятся шторы? А эта ваза? Не покажется ли ему мещанским ковер, оставшийся от бабушки? Может, убрать этого старого медведя на антресоли? В маленькой дальней комнатке я устроила спальню, а из проходной получилось нечто вроде гостиной. Я даже вызвала настройщика для пианино, хотя давно не играла – конечно, музыкальной школы мне избежать не удалось.

Вик в это время пребывал в командировке в Италии. Ко дню его приезда я вылизала всю квартиру, прихорошилась сама и даже постелила новое постельное белье с кружевами – из бабушкиных запасов. Вик заехал за мной – мы не виделись почти месяц, и я безумно соскучилась. Видимо, он тоже – я запрыгнула к нему в машину, он тут же обнял меня и весьма страстно поцеловал. Мне показалось, Вик сам удивился своему порыву, но было поздно: мы оба мгновенно забыли обо всем на свете…

– Черт побери! – хрипло сказал Вик, дыша мне в шею. – Какая жалость, что мы не можем…

– Мы можем, – прошептала я. – Пойдем!

Не помню, как мы поднялись в квартиру, но в какой-то момент Вик вдруг словно опомнился: перестал меня целовать и очень сильно прижал к себе, пробормотав:

– Что мы делаем? Нет, я сошел с ума… Я не должен…

– Почему?

– Но ты же знаешь – я не свободен!

– Ну и что? Я же не прошу тебя разводиться! Я согласна и так! Потому что… у меня больше ни с кем не получится! Только с тобой!

– Дорогая моя…

– Если ты сейчас уйдешь… Я умру.

Он не ушел. И я не умерла. Потом, после всего, он вдруг вспомнил:

– А куда ты дела бабушку?

Кстати, именно тогда он и подарил мне пластинку Джоан Баэз – так что первый раз мы слушали ее, лежа в постели: Вик курил, а я положила голову ему на грудь и таяла от счастья, слушая, как стучит его сердце.

Так это началось, так это и продолжается вот уже шестнадцать лет.

Господи, и когда успело пройти столько времени?!

Шесть лет назад умерла Аглая Петровна, а я осмелилась заговорить с Виком о ребенке. Закончился этот разговор ссорой и разрывом: почти месяц мы оба выдерживали характер. Первым сдался Вик: он звонил мне, но молчал – слушал мои «Алло? Алло?», а потом вешал трубку. На третий раз я не выдержала и сама ему перезвонила:

– Почему ты дышишь в трубку и ничего не говоришь?

– Я хотел услышать твой голос. И вообще я беспокоился за тебя!

– А я лазанью готовлю! Хочешь, приезжай.

– Лазанью? Это заманчиво…

Он приехал, и все вернулось на круги своя.

К тому времени я тоже слегка опомнилась: весь месяц я размышляла, на самом ли деле я так хочу ребенка? Я знала, что меня сподвигло: во-первых, возраст – мне исполнилось тридцать два, и все вокруг в один голос твердили, что пора заводить детей, а то будет поздно. Во-вторых, смерть бабушки: конечно, я не впала в такую страшную депрессию, как после отъезда родителей, но переживала сильно. А последней каплей стал разговор на похоронах с двоюродной сестрой – моя ровесница, она была уже во втором браке и пестовала троих детей. Вот я и загорелась! Спокойно рассудив – насколько я вообще была способна рассуждать спокойно после ссоры с Виком, – я признала, что не готова к роли матери и вряд ли вообще когда-нибудь стану готова. Нет, это не для меня. А рожать просто потому, что так надо… Кому надо?