Когда к компаньонам вернулся дар речи и закончились отзывы о моем профессионализме, который они в сиюминутной эйфории называли талантом, заверения в том, что я уже являюсь сотрудницей ювелирного отдела крупнейшего в городе универмага и в течение года, не выходя на работу, буду получать валютное жалованье с ежемесячными премиальными, когда иссяк наконец весь этот словесный поток и они немного поуспокоились, один из них выдал изречение, которое запомнится мне надолго.

«Аромат французских духов, — сказал он, — и запах пожарища, аромат прекрасной женщины и запах большой беды — две крутые противоположности, на стыке которых только и способна явиться человеку большая, настоящая удача».

Несомненно, радость на мгновение пробудила поэтический дар в этой забитой денежными делами головушке.

Они и на вокзал отвезли меня сами, взяв на себя заботу о моей «девятке», и в поезд посадили, снабдив в дорогу всем необходимым, и в Чебоксары позвонили прямо с перрона, и простились наконец, утомив излишком внимания.

Вера меня встретила в том скучном местечке с хорошим вокзалом, Свияжск оно называется, вспомнила! Прикатила на машине брата. Водителем она была неплохим. Уверенно доставила к порогу их нового дома. Дмитрий при встрече оказался смущенным и прятал глаза, но быстро оправился и за чаепитием, которого мне избежать не удалось, развлекал общество россказнями о наших с ним тарасовских приключениях.

Аркадий же меня сильно разочаровал. Не таким я его представляла по старой фотографии над телевизором в их сгоревшей даче.

Денег они мне дали без оговорок — приготовили заранее по намеку, прозвучавшему в звонке с перрона тарасовского вокзала. С чем я и изволила без промедления отбыть восвояси.

Здесь деньги, под сиденьем, плотно увязанным тючком в дорожной сумке болтаются. В любой момент могу ткнуть их пяткой. Сумма не чрезмерная, но вполне приличная. Сделать на них можно многое.

Поезд, бренча на стрелках вагонами, вошел в тарасовские пригороды. Дома и домишки, машины, троллейбусы и люди замелькали городским калейдоскопом в экране окна с белыми занавесочками по бокам. Джигиты, аккуратно упаковав свою разномастную порнуху, сгребли со стола объедки и, нетвердо держась на ногах, побрели к туалету. Утомленный дорогой азиат сладко спал, вжавшись спиной в угол, свесив голову на грудь и раскатав до подбородка лиловые губы. Прошла проводница, призывая пассажиров сдавать постели. В вагоне началась суета прибытия.

— Спаси вас Христос, люди добрые! Дай вам бог чего хочется! — негромко приговаривал старый бомж. Вытягивал из рваной рукавицы руку, мелко крестился красными от мороза пальцами всякий раз, как в коробочку, стоящую перед ним на снегу, брякалась очередная монетка. Чуть в стороне, неподалеку, гудела голосами и моторами привокзальная площадь. Хлопали белоснежные двери мини-маркетов, длинным, сплошным рядом выстроенных вдоль остановок городского транспорта. На каждом шагу с рук, ящиков и скамеек шла бойкая торговля пирожками, сигаретами, семечками, журналами, газетами. Монолитная, колышущаяся толпа текла в разных направлениях, перемещая чемоданы, сумки и мешки всех объемов и расцветок. Пар, дым и вонь поднимались от стоянки машин.

Надо было судьбе распорядиться так, чтобы вынесло меня из этого водоворота к месту, где, привалившись плечом к стене ограды железнодорожного стадиона, стоял и благословлял доброхотов старый бомж. Крестился он, не снимая шапки, и редко поднимал глаза на прохожих.

Нашарив в кармане монету, я бросила ее в коробку и, получив свое «Спаси Христос!», отошла в сторонку, но, постояв, вернулась. Неподдельно-усталый вид был у старика. Он не узнавал меня, хоть и поглядывал несколько раз в мою сторону.

— Гена! — позвала я негромко, удивленная такой забывчивостью. — Да ты здоров ли?

Он всмотрелся слезящимися глазами, утерся ладонью, погрузив ее в рукавицу, ответил наконец:

— Здоров я, девонька, да, спасибо тебе!

— Ты узнал меня, Гена?

— Узнал, девонька, — ответил, глядя вниз.

— Что-то ты плохо выглядишь.

Он усмехнулся на сказанную мною нелепость.

— А где Аякс?

— Веня? И он здоров. Отдыхает. На курорте. Дня через три объявится. Нужен он тебе, девонька?

Прохожие, краснощекие от забот и мороза, поглядывали на нас с интересом. Как же! Чудачка, беседующая со старым бродяжкой, надо же!

— Как Аяксу-то повезло на пятнадцать суток устроиться? Вроде не берут сейчас вас?

Гена махнул рукой:

— Поскандалил с соседкой. Окно у ней вышиб. Она и сдала.

— А за что поскандалил?

— Веня было меня на квартиру к себе взял, до конца морозов, да она выгнала. Еще, говорит, заразу ты здесь не разводил! Пришлось в подвал возвращаться, на раскладушечку. Сыро сейчас там, нехорошо. Разломило всего от сырости. И ревматизм замучил.

Гена взял коробочку, ссыпал в горсть мелочь.

— Пойду, пожалуй, а то что-то прилечь тянет. С утра на ногах.

Я дала ему денег, не предлагая накормить — куда его такого пустят, даже со мной. Он взял, кивнул благодарно и потопал вдоль стены, шаркая подошвами разбитых валенок, сторонясь на ходу обходящих его прохожих. Я смотрела вслед, пока он не скрылся за ближайшим поворотом.

— А теперь со мной поговори! — раздалось сзади.

Я обернулась — предложение изошло от крепкощекого молодца с веселыми глазами, маявшегося все это время на остановке неподалеку. Быстро послав его куда подальше, я со всех ног поспешила к повороту. Догнать бомжа-тихохода труда не составило, и вскоре я остановила его, ухватив за рукав.

— Послушай, Гена, хватит тебе по подвалам отираться. Бросай все к черту и перебирайся в дом престарелых.

Он смотрел на меня непонимающе, даже рот приоткрыл.

— А Аякс будет к тебе в гости ездить. Еще угощать его будешь как хозяин.

Рассмеялся Гена, покачал головой:

— Эх, девонька, да никому ж я в богадельне не нужен! Ни квартиры у меня, ни пенсии, чтобы им сдать, одна небритая рожа!

— А если б нашлись деньги? Махнул Гена рукой, освободил рукав из моих пальцев и зашаркал себе дальше. А я домой поехала, по пути покуривая и прикидывая, хватит ли моих премиальных, полученных от Филипповых, чтобы закатать в богадельню старого горемыку. По всему выходило — должно еще и остаться, или я жизни не знаю. Как ни крути, а деньги эти я заработала на смерти его друга и без них не обеднею, как и не разбогатею с ними. А загнется Гена к недалекой уже весне в своем сыром подвале, и, случись мне об этом узнать — каково будет?

Войдя в квартиру, я заглянула во все комнаты, как кошка, попавшая в место, где давно не бывала. Взяла в руки замшевый мешочек и, вытряхнув из него кости, прочла на гранях: 1+24+36. И хоть помнила значение этого сочетания, удивленная уместностью совета, не поленилась достать из шкафа томик с расшифровками и уточнить. Так и есть: «Рука дающего не оскудеет». Скарабей бы на моем месте сказал: «Подписано!»