Когда дилемма о безотносительности сущности времени становилась настоящей параноидальной идеей, путешественник стал замечать, как его «тело» начало вести себя как-то странно, что, впрочем, было и неудивительно, ведь он уже сам не помнил, как именно оно должно выглядеть. Так, болтающаяся в незнакомой среде точка осознанности с трепетом и любопытством наблюдала, как то, о чем она думала, как о собственном теле, оказалось огромным клубком, состоящим из тысяч переливающихся узорами змей, которые стали расползаться в пространстве, замещая весь его объем своими переливающимися драгоценными камнями телами. Этот живой клубок превратил еще мгновение назад существовавший полый космос в динамическую комнату, меняющуюся благодаря плавному движению колец их тел, что презентовали яркие ромбические и иные, более сложные геометрические картины, за которыми восхищенно, в который раз уже позабыв обо всяком страхе, наблюдал путник, заметивший, что тела змей становились все более монолитными, переплетаясь и превращаясь в подобие пирамиды, где каждая ступенька до этого была длинным извивающимся тельцем, теперь в совокупности манифестирующим голографическую лестницу. На самом верху этого архитектурного шедевра путника ждали некто, кого он знал уже очень давно и очень хорошо. Мгновенно преодолев расстояние до пика сияющей постройки, под аккомпанемент хлопков маленьких крылышек, что слились в один протяжный и от этого бесконечно прекрасный гул, путник наконец спорхнул с самой высшей ступени, оказавшись в совершенно ином мире, где его уже ждали те, кого он оставил всего лишь на мгновение, во время которого он нафантазировал себе много чего, но теперь ему это было уже не важно, поскольку он, наконец, оказался там, где друзья терпеливо ждали его пробуждения от временного наваждения.

 – Это был всего лишь сон? – пронеслось в сознании, когда путник вновь сорвался в океан своих сновидений, всё еще ощущая привкус той реальности, в которой он с благодарностью оставил своих друзей, что с понимаем приняли его очередной уход, понимая значимость последующих переживаний.

Совсем напоследок это существо или группа существ, чье присутствие было модально неизменным, несмотря на кажущееся непостоянство явлений вокруг, как бы переговариваясь между собой обронили «фразу»: «Она уже устала».

После этого внутренний мир их вечного друга вновь стал разворачиваться и модифицироваться. По каждому из бесконечно возникающих в этом процессе ответвлений бежало и его собственное внимание, рассеиваясь до бесконечности, до тех пор, пока оно вновь не приняло на совершенно краткий миг мнимую вечную форму физического воплощения, кроме которого, казалось, не было ничего, а даже, если что-то и существовало, то по отношению к этой оболочке было не более реальным, чем какая-то нелепая фантазия.

Таким нехитрым образом, Виктория, уже напрочь позабыв о том, кем была какое-то мгновение назад, уже лежала на чем-то мягком, пропитываясь знакомым с самого рождения теплом, которое она точно знала, но не могла объяснить самой себе в каких-либо удовлетворительных для так называемого разума терминов.

Девушка приоткрыла глаза и в странном красноватом свете разглядела черты лица Кевина, которое являлось странным светилом, от которого отходили вибрирующие лучи, что как будто поглощали всё пространство вокруг или просто-напросто не давали девушке сконцентрироваться ни на чем, кроме него. Возможно, оно было настолько ослепительным для Виктории, что она, уже ослепнув, видела лишь отблеск, темное отражение того великолепия и силы, от которой она не могла оторваться.

– Прости… – будто бы извиняясь за то, что «ослепил» ее, шепча, выдавил из себя «светоч».

– Нет, не надо, – хотя и не обладая нужной информацией для суждения, всё равно поспешила остановить его Виктория.

– Я… Я ничего не сделал, я просто смотрел и не мог… Не мог…

– Главное, что ты в порядке, – совершенно спокойно ответила Виктория.

– Но тебя, тебя…

– Тшш… – будто бы это не она, еле живая, лежала на коленках Кевина, – а всё было совсем наоборот, – проговорила она, – не надо, – ласково повторила она, – лучше…

Виктория ощутила, что ее намерение было совершенно оправданным, когда по ее телу прошли мурашки.

– Дай мне закончить историю, если ты действительно переживаешь за меня.

Кевин не смел ей возразить и лишь отчаянно закивал в ответ.

Виктории же сама еще не до конца понимала, что произошло и где, в каком состоянии сейчас находится. Единственное, что она могла – это схватиться за тот пласт памяти, который почему-то до сих пор рвался наружу, и которым она просто обязана была поделиться. И хотя до этого экстремального и, казалось бы, совершенно неподходящего момента не было ни единого человека для этого разговора, включая даже и ее собственного мужа, на сей раз она что-то чувствовала, нет, она просто знала наверняка, что может доверить этому человеку рядом с собой самое сокровенное, точно так же, как покорно она доверяла ему сейчас свою жизнь.

 – Ты издеваешься что ли? Конечно же, я ему не верю и не верила никогда, – продолжая топтать еще горящие угольки от упавшего кальяна, нервно хохотнула Виктория.

– Но ты всё равно продолжаешь быть с ним, – помогая собеседнице в этом не совсем подходящем для двоих не совсем трезвых людей занятии, с большим напором продолжал выспрашивать Кайл, осмелев еще чуть больше от алкоголя за последнюю четверть часа.

Виктория, в свою очередь, про себя отмечала подобные эффекты тоже, в том числе и по своим собственным ощущениям, которые, как будто из свернутых в спиральки мыслей и сомнений с каждым новым стаканом распрямлялись и, поскольку подобные моменты откровений были чрезвычайно редки, ввиду практически полного отсутствия соответствующих «триггеров откровенности», Виктория чувствовала необычайный подъем, если и не от непосредственного решения проблемы, то хотя бы от самого факта ее обсуждения с кем-либо еще, как будто бы простое проговаривание могло снизить важность и тяжесть ее переживаний.

– А ты наблюдательный… Впрочем, сам-то ты, – слегка заплетаясь, и, тем не менее, спокойно проговорила девушка, – почему всё еще не со мной? – озвучила наконец вслух Виктория ту самую центральную недосказанность, что висела весь разговор между ними.

Кайла как обухом по голове ударили. Про себя-то он прекрасно осознавал, что пока рано было говорить, что их уже что-то могло бы сблизить раз и навсегда, однако же подобное прямое заявление было для него полным шоком, ввиду того, что и его собственная психика была сейчас слишком оголена. Похоже, Кайл просто не рассчитывал услышать нечто подобное, потому как Виктория, сколько он ее знал, всегда была деликатна и сдержана в выражениях и формулировках.

– Что? Да я же…

– А я знаю, о чем ты думаешь, и, поверь мне на слово, меня это не может не бесить.

– А, ну тогда прости, если задел тебя… – подобным вежливым пассажем пытаясь не выпустить наружу ту сублимированную волну негодования и гнева, которую он хотел уже было в матерном эквиваленте вылить на уши Виктории, недружелюбно проскрежетал Кайл.