– Это Хрущев для себя пространство от старых сталинских кадров расчищает. Мы еще и не такое увидим, попомни мои слова, студент.

Кум показал на одиноко стоящую фигуру:

– Вон твой цыган. Смотри, какой изнеженный!

Долговязый, с широкими плечами мужчина прислонился лбом к стальной конструкции и тяжело дышал. Бригадир прикрикнул на него. Цыган выпрямился, вытер рукавом пот. И захромал в том направлении, куда ему указали. Хромота у него была после того, как мужики ему ногу сломали – били жестоко, застигнув на месте кражи лошадей. По традиции на Руси конокрадов крестьяне живьем не брали, и власти всегда закрывали на это глаза. При СССР такое уже не терпели – должна же быть законность. Поэтому конокрадов народ стал убивать гораздо реже, но переломать ноги возможности не упускал.

Цыган взялся за очередную длинную железяку. И, покачиваясь, с другими подневольными, потащил.

– Разнорабочий, – пояснил кум. – Низшая квалификация. Специальность приобретать не хочет. Вот и надрывается.

– Как бы с ним переговорить с глазу на глаз? – спросил Васин.

– Ну, это у меня. После рабочего дня… Да не бойся! – улыбнулся майор. – Все сделает, что ты попросишь. Лишь бы пораньше избавиться от моего общества…

Кабинет кума находился в самом закутке административной части зоны. Как и все подобные помещения, он обладал одним свойством – туда можно было незаметно провести любого человека.

Группу заключенных из пятого блока выписали на хозяйственные работы. Распределили, кому что делать. Так Януш оказался в гостях у начальника оперчасти.

Васин рассмотрел цыгана поближе. Изможденный. Щеки на некогда вполне смазливом лице впали, кожу пробороздили глубокие морщины, черные пышные волосы острижены под ноль. Он горбился. И не смотрел в глаза.

– Ты присаживайся, осужденный Дземенчонок, – кивнул майор на стул в углу кабинета. – Разговор у нас будет.

– Разговор, – усмехнулся цыган, но приглашением воспользовался. – Если нету в жизни счастья, дерни ручку оперчасти.

– Вот как же ты тут прав. – Кум разлил по фарфоровым чашкам крепкий чай и выставил тарелку с печеньем. – Угощайся, Януш. Не стесняйся.

– Спасибо, конечно, за внимание и угощение. Только мне сказать нечего, – гордо объявил цыган.

– Да о чем ты сказать можешь? – хмыкнул майор. – Что Филька Колотун заточку пытается обточить в цеху? Что Литовец опять старую песню про общак завел? Не бойся, они уже и так в штрафной изолятор собираются. Это я и без тебя все знаю.

Януш жадно отхлебнул чай и резко спросил:

– Тогда что?

– Да вот товарищ из уголовного розыска с тобой поговорить хочет.

Цыган будто только сейчас заметил Васина, настолько его подавляло присутствие кума. И как-то сразу смешался:

– С уголовного розыска? Так я же все следователю рассказал! Нет за мной больше ничего!

– Когда это матерый уголовник все рассказывал? Обычно не больше трети, – усмехнулся Васин. – Так ведь?

– Это не про меня! – Цыган окинул Васина мимолетным взглядом, оказавшимся на редкость ясным и пронзительным. Стало понятно, что он не какой-то доходяга. В этом человеке все еще кипела бурная энергия. Сдаваться, терять себя и плыть по течению он пока не собирался. А это как раз то, что было нужно оперативнику.

– Вы тут пока поговорите о своем, а меня дела ждут, – сказал майор, поднимаясь. – А ты, Януш, прислушайся к товарищу из угрозыска. Может, тогда и будет тебе в жизни счастье. А то совсем ты тут плохой стал.

И удалился из кабинета.

Януш смотрел в пол, не торопясь поднимать глаза на оперативника. А Васин развалился на стуле и не спешил начинать разговор.

Первым не выдержал цыган:

– Так что у вас за дело, гражданин начальник? Никак мне срок добавить приехали?

Было видно, что этот момент его тревожит. Наверняка знает за собой еще несколько эпизодиков. Если они выплывут – это верных несколько лет к старому сроку. Было видно, что он и без того уже на пределе. И новый срок для него равносилен расстрелу.

– Добавить? Это можно, при желании, – с готовностью отозвался Васин. – А можно и сократить.

Цыган только усмехнулся:

– Я в силу молитв давно не верю. Так же, как и в Дедов Морозов, и в добрых оперов. Что надо, говорите, гражданин начальник.

– Скажи, насколько у тебя теплые отношения с Михаем Арапу?

Януш встрепенулся. Распрямился. Весь как будто наэлектризовался. Голос его сразу сел от волнения:

– Никак. Он, как я слышал, живой. И я живой. Но это пока.

– О, цыганская месть, – хлопнул в ладоши Васин. – Классический сюжет. Только ты до нее можешь и не дожить. Сидеть тебе еще долго.

– Ничего, – отмахнулся Януш. – Дети мои доживут.

– Хватит нам водевиля. Давай подходить к вопросу рационально. Ты хочешь посчитаться с ним, так?

– Да. Он…

– Знаю. Брата убил. Чуть тебя на тот свет не отправил. Сестру…

– Можно без подробностей! – взвился Януш. – Я и так все знаю!

– К Михаю и у нас вопросов накопилась масса. Да только вот никак свидеться не можем. Поможешь?

– Как я вам здесь, за колючкой, в горячем цеху, помогу? – засмеялся Януш нервно.

– Это вопрос решаемый.

– Так меня тут в отрицалово записали! – вскинулся с обидой цыган. – Какое там УДО? Выжить бы!

– И это просто решается. Даешь нам расписочку, что с нами Михая ловить будешь.

– В стукачки зазываете?

– Какие нехорошие дяди тебя таким дурным словам научили, Януш? Союзником, всего лишь союзником.

Януш сжал кулаки. По его лбу заструился пот.

– Лучше я голову в станок суну! – воскликнул он наконец.

– Читал я как-то книжку про японских самураев – это типа гвардии у них, – произнес Васин. – Так они себе харакири делают, если что против их чести. Берут нож, брюхо себе вскрывают. Кишки наружу. А ты – в станок. Ну, тоже нормально. Но не слишком эстетично и романтично.

– Смеетесь, да? Издеваетесь?

– Смеюсь над твоими терзаниями. Вообще, если тебя расписка смущает, можешь оставаться здесь. И ждать, пока Михай остальных твоих сестер изнасилует. И дом подожжет. Были у него такие планы, как люди говорят.

Цыган зашипел, как от боли. Думал минуты три-четыре. Потом хлопнул в ладони со всей силы:

– Что надо делать?!

Васин в двух словах объяснил. Януш заметно повеселел. Видно, что загорелся идеей.

– Ну, ради такого… Давайте бумагу… Только я пишу с ошибками, – как-то совсем по-детски потупился он.