её спалить. Вот как мы с забором тебе подсобили, он сразу же сказал нам за тобой следить.

Нас для этого Голый здесь, на вокзале, и нашёл. Мол, неча по помойкам шарить. Обещал деньжат подкинуть. Короче… Приехали в ваш посёлок, нанялись к попу. За тобой следить было милое дело. Дом под носом, ты особо никуда не бегал. Потом к тебе хлыщ какой-то зачастил. Думали – как хату твою обшманать, – а тут тебе как раз подмога с забором понадобилась. Тогда Голый прошерстил твою хату в первый раз, когда в туалет попросился…

– Зачем же было потом мне дома такой ералаш устраивать?

– Так я ж говорю, со зла.

– Что искали-то?

– Голый говорил, что руки от статуи. А какой?

– И ни на что не позарились?

– Да так… Голый нож только твой пижонский прихватил да погремушку какую-то.

Я располовинил «морковку» и протянул Коле-Васе тысячу. Собеседник, ощутив в руках деньги, не мог да и не хотел разочаровать меня.

– После того как хату твою перевернули, мы сразу в Екат подались. Голый приказал глядеть в оба. Мол, типа, мимо бана всё равно не проскочишь.

– И телефон он дал?

– Ага. Ещё пачку фото твоих выдал. Раздали по своим. Если кто – что, сразу ко мне, а я уж – ему.

И тут меня толкнуло запоздавшее прозрение.

– Постой! Так вы меня на вокзале ещё раньше срисовали?

– Не-е-а, – замотал гривой пони. – Не мы. Это барыги. Ты ведь у них трубу брал. А Голый тут всех вокруг подрядил. Я уж думал, нет тебя в живых. А тут – стоишь себе под Варежкой. Неужто, думаю, с похмелюги блазнится. Решил вот Голому звякнуть…

– Фотки мои есть ещё?

– Конечно!

Коля-Вася хмыкнул и полез во внутренний карман куртки. Вытащил оттуда снимки, завёрнутые в полиэтиленовый мешок для продуктов. Толщиной пачка была с сигарету, не больше. Я потянулся за ними, но теперь уже бомж отвёл руку и взглядом предложил обмен на деньги.

– А давай, я тебе своё фото подпишу.

– На хрена?

– Как это зачем? За автограф чемпиона мира по швырянию сотовых телефонов можно будет немало бабла срубить.

Коля-Вася отбитыми ушами почувствовал угрозу в моих словах, но ни понять, ни среагировать не успел. Удару сложенным в виде шипа кастетом – средним пальцем в основание горла – меня обучал давным-давно старшина роты мичман Дзадзиев. Своё дело мичман знал хорошо и учил, должно быть, как следует – раз и без должной практики мне удалось с первого раза отключить Колю-Васю. Я пристроил обмякшее тело на бордюр и на всякий случай ещё раз обшарил карманы. Так и есть – там ещё оказалось несколько моих фото.

Значит, уголовный мир, как и предупреждал Лев Николаевич, тоже вёл охоту за руками Богини. То, что Розового Фламинго убил Голый, теперь уже не вызывало сомнений. Убил, подкинул улики – и бубенец Чернигина, и мой нож с моими отпечатками пальцев… И нож-то специально засадил в стену, чтобы я, вытаскивая его, как следует рукоятку облапал. Я им нужен был в камере, где бы меня блатные, уж точно, смогли разговорить. А то, что удалось оторваться от бандитской наружки, можно отнести к счастливым стечениям обстоятельств.

Синяя «Scania» с двадцатитонным тринадцатиметровым прицепом уже стояла под парами на условленном месте. Когда я распахнул пассажирскую дверь, то услышал приветствие, которому оказался рад, как никакому другому на свете:

– Чемодан, ты, блин, как электричка, по расписанию прибываешь! – весело заорал Костян.

Обернувшись и посмотрев в сторону, куда указывал рукой дальнобойщик, я увидел часы над центральным входом в вокзал. Они показывали 19.00.

Едва выехали на Тюменский тракт, Новик настроил на волну дальнобойщиков приёмник и стал ловить их переговоры. В них, помимо вполне конкретных высказываний в отношении дачников, устремившихся в массовом порядке за город, и обсуждения прогноза погоды, постоянно озвучивалась информация о том, на каком километре стоит «машинка» – машина ГИБДД. Так что застать врасплох водителя дальнобоя у ДПС практически нет шанса.

Костян практически не умолкал, беспрерывно что-то рассказывая. Спроси меня, о чём, – я бы не смог сказать.

– Да ты вообще, по ходу, меня не слышишь, – наконец догадался Костян. – Давай заваливайся. Отдыхай, нечего тут изображать внимательного и благодарного автостопщика. Твоя полка вторая. Я, сколь смогу, покручу баранку, потом тоже причалю.

Внутреннее устройство кабины чем-то напоминает купе пассажирского железнодорожного вагона, вернее, его половину. У меня был билет на верхнюю полку.

Я включил лампочку в изголовье, достал дневник и описал события сегодняшнего дня, как делал с момента первого визита ко мне Льва Николаевича. Все эти дни я исправно вёл свой «судовой журнал» – для того чтобы зафиксировать происходящие со мной события.

Пока писал, думал о том, как сильно изменилась моя жизнь. О том, как быстро летит время. Смогу ли я выдержать жизнь беглеца, оторванную от цивилизации, общения, Интернета и моей любимой журналистики? И не превратится ли моя социальная смерть в настоящее медленное умирание?

Ещё любовался ярко-синим в сумерках небом, огнями встречных автомобилей и даже с грустью подумал о своём уютном домишке. И о размеренной жизни, которая раньше иногда казалась мне такой скучной.

И вместе с тем знал, что повернуть уже не смогу. Чемодан – тот наверняка смог бы, но внутри меня с недавнего времени словно поселился кто-то ещё. Он с лёгкостью принимал решения, которые прежде могли стоить немалых раздумий и душевных терзаний. Но это не было раздвоением личности с присущим ему внутренним конфликтом. Мне нравилось это, за исключением редких, как сейчас, минут жалости к себе.

Хотя психиатры, думается, нашли бы над чем поработать в моём случае. И дело не только в том, что я всерьёз воспринял то, что большинство здравомыслящих людей сочло бы за бред. Я пошёл дальше, я понял больше тех, кто дал мне сведения о Богине. Они не брали в расчёт Липовую гору. О её роли Чекур стал догадываться перед своим уходом и намекал Петро. Но чтобы понять этот намёк, надо было видеть и слышать Гору. И если божественная суть Золотой Богини Вальги имелась прежде и может вернуться в будущем, то лишь в триединстве: скульптуры, заклятий шамана и Горы. Может, Чекур и поплатился земной жизнью за то, что понял это… А, может, сам поторопил себя, чтобы заглянуть внутрь Горы.

Охота и Ордена, и церкви, и лихих людей за руками Венеры Милосской, как и в случае с Золотой Бабой, обернулась погоней за призраком. Так тому и быть.

Ксерокопия заметки, опубликованной в газете