— Да.

— Прекрасно, прекрасно. Значит, необходимо так или иначепомешать Севарину сделать ей предложение, и лучшим способом будет сказатьУитни, что она обручена с вами с самого июля. Откройте это Севарину! Объяснитевсем! Немедленно объявите о вашей помолвке!

— Нет.

— Нет?! — недоуменно повторил Мартин. — Но что высобираетесь предпринять относительно Севарина?

— А что предлагаете вы?

— Я уже сказал! — в отчаянии вскричал Мартин. — ПрикажитеУитни позабыть все виды на Севарина и готовиться к свадьбе!

Клейтону пришлось употребить немалую силу воли, чтобыоставаться невозмутимым:

— Мартин, скажите, были случаи, когда вы приказывали дочерисделать что-то против ее воли? .

— Конечно! Я ее отец.

Уголки губ Клейтона чуть дернулись:

— И когда вы приказывали ей, она беспрекословно подчиняласьи делала все, что вы ей велели?

Мартин устало осел в кресле, побагровев от неприятных воспоминаний.

— В последний раз я потребовал от дочери повиновения, когдаей было четырнадцать лет, — признался он, явно расписываясь в поражении. — Явелел ей подражать во всем Элизабет Аштон, и через два месяца после этого Уитнидовела меня своими реверансами едва ли не до смерти! Она приседала на каждомшагу, перед дворецким и кухаркой, конюхами и лошадьми! Всякий раз, когда япоявлялся на пороге, она бросала все свои занятия и приседала передо мной! Всеостальное время она проделывала эту идиотскую штуку со своими ресницами… ну,знаете, хлопала ими! И при этом заявляла, что выполняет мой приказ подражатьэтой Аштон!

— Уитни подчинится мне! — перебил Клейтон. тоном, недопускающим дальнейших возражений. — Но пока я не решу сам известить ее о нашейпомолвке, никто не должен вмешиваться! Когда я сочту, что настало время, я самприеду и все объясню. Надеюсь, вы меня поняли, Мартин?

Мартин смиренно кивнул.

— Вот и хорошо, — бросил Клейтон, берясь за очереднойконверт.

— Существует еще одно препятствие, — судорожно оттянувворотничок, пробормотал Мартин. — Правда, совсем небольшое.

— Да, продолжайте, — кивнул Клейтон, не поднимая глаз отписьма.

— Дело в леди Энн Джилберт! Она бредит какими-тосмехотворными фантазиями относительно того, будто Уитни терпеть вас не может. Япопросил бы вас убедить ее, что вы сможете решить эту проблему.

— Но зачем?

— Слуги докладывают мне, что леди Энн рассылает письма мужупо всем европейским консульствам. Насколько я понимаю, хочет отыскать его ипопросить немедленно приехать.

На мгновенно окаменевшем лице герцога отразилось такоехолодное неудовольствие, что Мартин невольно вжался в кресло.

— Вы хотите сказать, что она против этого брака?

— Боже, конечно, нет! — воскликнул Мартин. — Энн Джилберт —женщина разумная, но совершенно теряет голову, когда речь идет об Уитни. Когдавы признались ей в том, что мы… сделали, и она немного оправилась отпотрясения, то сама признала, что считает вас блестящей партией. Она ещедобавила, что вы — самый завидный жених во всей Европе, и в Англии нет болеевлиятельной и аристократической семьи, чем Уэстморленды.

— Рад слышать, что леди Джилберт весьма рассудительна, — ужеспокойнее заметил Клейтон.

— Но не настолько! — возразил Мартин. — Она постояннозакатывает истерики из-за того, что мы устроили все втайне от Уитни. — И горьковздохнув, добавил:

— Она назвала меня жестоким, бессердечным отцом, совершеннобесчувственным и лишенным всякой жалости!

Герцог неожиданно кивнул, явно соглашаясь с таким суждениемледи Энн, и Мартин, уязвленный до глубины души, гневно взорвался:

— А вас она обвинила в диктаторских замашках и деспотизме! Иутверждает, что ваша репутация там, где дело касается женщин, известна всем, иотнюдь не с приятной стороны, а кроме того, вы чересчур красивы, чтобы бытьверным мужем.

— Удивительно, что мой маленький подарок в сто тысяч фунтовне смягчил ее чувств, — цинично заметил Клейтон.

— Она назвала это подкупом и взяткой, — выпалил Мартин, нотут же съежился при виде ледяной усмешки герцога. — Леди… леди Джилберт нужнызаверения, что вы не принудите Уитни стать вашей женой, не дав ей временипроникнуться к вам хотя бы симпатией. Если она не получит этого обещания,причем лично от вас, она скорее всего уговорит мужа использовать свое влияние,чтобы воспрепятствовать этому браку. Насколько мне известно, у лорда Джилбертасвязи в самых высоких кругах, и его мнение имеет большой вес среди сильных мирасего.

Мрачное лицо герцога неожиданно осветилось искреннимвесельем:

— Если лорд Джилберт желает и впредь поддерживать своевлияние в этих кругах, он не может позволить себе нажить такого врага, как я; сриском показаться нескромным, Мартин, могу сказать лишь, что я один из этихсильных мира сего.

После ухода Мартина Клейтон поднялся, подошел к окну и,опершись плечом о раму, начал рассматривать рабочих, строивших маленькуюбеседку в сельском стиле на дальнем конце лужайки, у опушки леса.

Если бы Мартин приехал еще вчера с требованием объявить опомолвке, Клейтон мог бы поддаться искушению послушать будущего тестя. Допрошлой ночи Уитни была для него просто собственностью, приобретением,возможно, ценным и дорогим, но всего лишь вещью.

В ночь маскарада у Арманов он на какой-то миг даже подумалсделать Уитни своей любовницей, но обольстить невинную девушку из хорошейсемьи… такой поступок претил даже Клейтону, который придерживался не слишкомвысоких принципов морали в отношении женщин. Кроме того, его обязанностью какглавы семьи было жениться и произвести на свет наследника. Поэтому тогда, всаду Арманов, глядя в сияющее счастливое лицо, он пришел к весьма удобномуспособу решения двух проблем одновременно — исполнить долг и удовлетворитьпохоть. Он женится на Уитни Стоун!

До прошлой ночи Уитни казалась всего лишь восхитительнымсредством воплощения сладострастных грез и будущей матерью столь необходимогонаследника. Но со вчерашнего вечера все изменилось. Вчера ей удалось коснутьсятаких давно забытых струн в душе, как нежность и стремление оберегать,защищать, охранять. До сих пор Клейтон считал себя неспособным на такуюсентиментальность.

Он слушал, как она весело рассказывает историю, показавшуюсяему скорее грустной, чем забавной, историю о девочке-сироте, которую заставилииграть на дурацком музыкальном вечере перед набившимися в комнату равнодушнымилюдьми, и впервые понял боль и горечь, гнев и унижение, которые она должна былаиспытать.