Вспоминает: Люси ему говорила, что трамваи, конечно, ездят, где захотят, но все-таки чаще всего появляются в переулках возле крытого рынка Халес, как медом им там намазано. А может, и правда именно медом? Черт их знает, эти трамваи. Во всяком случае, на рынке Халес иногда торгует отличная бабка, с виду помесь суровой лесной раганы[3] и балованной горожанки, пару раз совершенно фантастический акациевый мед у нее покупал.

И в прошлый раз я сел в трамвай в конце улицы Пилимо, возле желтого великана[4], – думает Тони. – Может, пойти туда? Облегчить работу трамваю? Ну, если уж ему нравится появляться именно там?

Отсюда не то чтобы далеко. Быстрым шагом можно дойти минут за двадцать, – думает Тони. И прибавляет шагу так, что почти бежит. А потом действительно переходит на бег, вспомнив, что через дорогу здесь остановка – не трамвая с изнанки, а обычного общественного транспорта. И к ней уже подъезжает троллейбус номер два, то что надо. Если успею, – думает Тони, – он меня практически до самого рынка и довезет.

Тони мчится навстречу троллейбусу, как будто тот единственный в мире, и если его упустишь, вообще никогда никуда не попадешь. Перебегает дорогу, конечно же в неположенном месте; собственно, правильно делает, иначе бы ни за что не успел. И так вскочил, силой раздвинув закрывающиеся двери, в самый последний момент. Падает на ближайшее свободное сиденье и переводит дух. Ничего себе пробежался. Возможно, рекорд поставил. Главное, непонятно, зачем. Транспорта до вокзала много, не успел бы на этот троллейбус, через пару минут уехал бы на другом.

От пробежки шумит в ушах, сердце колотится, как дурак – или дура? По-литовски сердце девчонка, «она», по-английски вообще «оно», по-русски вроде бы тоже. А в итальянском сердце мужского рода. Сердце – итальянский мужик, – весело думает Тони, нашаривая в кармане кошелек, в котором должен быть проездной. Но нашел только пригоршню круглых жетонов, хрен знает, что это и зачем. Пока их разглядывал, трамвай пересек проспект Гедиминаса, ярко освещенный, украшенный к Рождеству, и свернул на тихую Разноцветную улицу, больше похожую на дачный поселок, но Тони не удивился совсем. Когда на его плечо легла рука двойника и Тони Куртейн спросил: «Давно так катаешься?» – тоже не удивился, конечно. Чего удивляться, он же на это свидание с утра собирался, а что перепутал троллейбус с трамваем, дело, по рассказам очевидцев, обычное, и скорее большая удача, чем досадный факап.

Ответил, подвинувшись, чтобы освободить ему место:

– Да вроде недолго. Только что сел.

– С утра, как проснулся, знал, что если поеду к морю, обязательно встречу тебя, – сказал Тони Куртейн. – Но что не на берегу, а прямо в трамвае, это, конечно, сюрприз… Слушай, может, тебе шарф отдать? Ты, похоже, замерз, как цуцик. Вон как дрожишь.

– Да ну, ни фига не замерз. Видимо, это моя потаенная суть трепещет, – усмехнулся Тони. – Шарф не поможет. Да и не надо. Ей положено трепетать.

Лоренца однажды показывала альбом фотографа с длинной иностранной фамилией; фамилию Саша сразу забыла, да и работы не помнила, они для нее слились в какой-то сумрачный ком, но это неважно, важно, что Лоренца тогда сказала: «Его фотографии выглядят так, словно он шаман из другого мира, наелся каких-нибудь тамошних мухоморов и пришел в мир духов, то есть к нам. Ему здесь явно стремно и ни черта не понятно, ходит, смотрит по сторонам, фотографирует нас, но не как людей, а как фантастических тварей, чтобы потом дома приятелям хвастаться: смотрите, в каком странном месте я побывал!»

Ну, Лоренца вообще умеет красиво объяснять про художников. Если даже картины не особенно нравятся, все равно будешь считать художника гением, пока Лоренца о нем говорит. Ей бы все это записывать, какая бы книжка была! Но Лоренца отмахивалась: кому интересны мои дилетантские рассуждения, я же не искусствовед, а простой инженер.

Ладно, дело хозяйское. Факт, что Лоренца сказала про фотографа: «Пришел в мир духов, то есть к нам», – и это почему-то впечаталось в Сашину память, осталось там навсегда. Лоренца давным-давно уехала в Копенгаген, получила там отличный контракт, а Саша все вспоминала ее слова и пыталась представить, какими бы нас увидел шаман из другого мира. И как бы он потом увиденное друзьям и самому себе объяснял.

* * *

А однажды шла домой промозглым ветреным зимним вечером, примерно таким, как сейчас, и вдруг решила в это поиграть. Как будто она сама – шаман из другого мира, как тот фотограф с длинной фамилией. И вот попала в странное место, где все необычно, ничего не понятно, зато интересно, и… нет, пусть будет не страшно. Предположим, я очень храбрый шаман. И мухоморы у меня ой какие забористые, – думала Саша, оглядываясь по сторонам, потому что – ну надо же как-то себя развлекать, когда ранним, но уже очень темным вечером идешь с работы домой знакомым маршрутом и вокруг ничего интересного, совершенно не на что бросить взгляд.

Заранее была уверена, что ничего не получится. Никакого воображения не хватит, чтобы хоть на секунду представить обычные вещи невероятными. Как вообще можно перестать узнавать знакомое? Как начать удивляться тому, что видишь изо дня в день?

Вот существа с темными телами и бледными лицами, – говорила себе Саша про идущих мимо людей. – Интересно, они меня видят? Точно видят, вон как уставились! Они случайно таких как я не едят?.. Да это их самих здесь едят! – веселилась она, проходя мимо троллейбусной остановки. – Приезжает гигант со светящейся пастью… аж тремя светящимися пастями, и эти бедняги сами добровольно идут ему в рот.

Получилось не особенно убедительно, но ей все равно понравилось. Поэтому назавтра Саша попробовала опять. И послезавтра. И еще много раз. Часто в эту игру играла, потому что когда ходишь пешком с работы, не от великой любви к одиноким прогулкам, а исключительно ради пользы, надо как-то себя развлекать. Это здесь такие холмы? – спрашивала себя Саша, разглядывая дома. – Или искусственные сооружения? А может они живые? Неподвижные каменные великаны с десятками внимательных светящихся глаз?

Сама не заметила, как втянулась. Неинтересно стало ходить просто так. И вымучивать из себя фантазии приходилось все реже. Стоило выйти на улицу и подумать: «я – шаман и пришла в мир духов», – как знакомый, давным-давно надоевший город начинал казаться диковинным местом, а вместо привычных деревьев, домов, прохожих, троллейбусов ее окружали духи, волшебники, удивительные существа со светящимися глазами, усами, рогами, сотнями тонких рук и распахнутых ртов, издающие непривычные звуки, совершающие загадочные движения, складывающиеся в непонятный, завораживающий узор.

Несколько лет так гуляла, и совершенно не надоело. А потом постепенно – если и был какой-то переломный момент, Саша его не заметила – начались настоящие чудеса.