Одна из комнат, самая крайняя на запад, была предоставлена мне.

— Устраивайтесь! Прислуживать вам будет вот он — Степан. Постельное белье вы будете иметь от обсерватории, так же как отопление и освещение. А обедать прошу ко мне: все приезжие обедают у меня!

Степан — рослый, видный мужчина, бывший унтер-офицер гвардейского полка — преображенец — устраивал мою комнатную обстановку. Для сторожей, которых пулковские немцы-астрономы почему-то не хотели считать сторожами, а называли не иначе, как солдатами, приезжие астрономы составляли источник подсобного заработка. За установленное обычаем вознаграждение, пять рублей в месяц, — они прислуживали, приносили самовар и исполняли — конечно, не без выгоды для себя — мелкие поручения по покупкам. А их жены имели еще и монополию на стирку нашего белья.

Пожелав мне доброй ночи, Степан ушел.

Я лег в поджидавшую меня готовую постель, но долго не мог уснуть. Мешала и белизна ночи, столь непривычная для коренного южанина, свыкшегося с темным бархатом неба во все времена года, и волновали нахлынувшие впечатления. Как далек был этот пулковский прием от той сухости и отталкивания, которые я встречал до того в Одесской обсерватории, при своем стремлении заниматься наукой!

Первое светлое впечатление от Пулковской обсерватории сохранилось неизгладимым на всю жизнь. Много выявилось потом и теней в пулковской жизни; много доброго и злого пришлось и самому перенести за долгий свой век. Но и сейчас, на закате дней своих, я мыслю о Пулковской обсерватории как об уголке, где — я это знаю — всегда встречу к себе и дружбу, и внимание. Это — облагороженный наукой уголок!

Первые знакомства

Утром — стук в дверь.

— Войдите!

Молодой человек, высокого роста, с длинным, энергичным лицом.

— Ваш сосед по комнате, Покровский! Зовут меня Константином, а дальше — трудно! Вспомните: до-ре-ми… Доремидонтович!

Имя было мне уже знакомо. Он был один из нас, шести молодых астрономов, о которых напечатал в своем отчете Бредихин, как о найденных в провинциальных университетах. Позже Покровский был профессором в Юрьеве и в Перми, а затем, на склоне лет, стал пулковским астрономом. Он приобрел в России широкую популярность своими общедоступными книгами по астрономии. Человек он был с несомненными способностями, и многое в науке ему действительно удалось сделать. Но его чисто научной деятельности вредило слишком большое, а по его возрасту, пожалуй, и преждевременное, увлечение популярным астрономическим писательством. Очевидно, на этот путь его толкали материальные затруднения. Наиболее известны его популярные книги: «Путеводитель по небу», «Звездный атлас», «Космография» и пр.[195]

Покровский предложил мне в течение того месяца, что он проживет в Пулкове, вести совместное хозяйство. Это было для меня кстати, так как К. Д. житейски был много опытнее меня.

— Я приехал вчера утром. Уже успел ознакомиться с обстановкой и кое с кем из астрономов.

Связанные общностью судьбы, мы близко сошлись с Покровским. Нас разделяла лишь политическая вера. В молодые годы и я был достаточно левым, но К. Д. шел гораздо дальше меня. Осматривая, например, Царское Село, он зашел подкрепиться в трактир.

— Только что я вошел, вдруг входят казаки-конвойцы: в красных черкесках, с желтыми шнурами…

— Да, это кубанцы-конвойцы.

— Я сейчас же встал и ушел.

— Почему же? Разве они вам что-нибудь сделали или сказали?

— Нет, ничего… Но все же они — царские охранники!

Покровский был помещен в соседней комнате, известной под именем «комнаты Скиапарелли». Когда-то очень давно знаменитый впоследствии итальянский астроном, прославившийся открытием «каналов» на Марсе и многим другим, еще молодым человеком жил здесь. Уезжая, он сделал на подоконнике, по белой краске, шутливую запись чернилами. Должно быть, в Пулкове предугадали будущее Скиапарелли и было решено запись эту оставить на будущие времена неприкосновенной. Поэтому, при последующих ремонтных окрасках подоконника, это место всегда оставляли незакрашенным.

Переселившись в эту комнату по отъезде Покровского — она была более светлая — я всматривался в полопавшуюся от долгого времени краску, пытаясь разобрать, что именно написал Скиапарелли. Но из этой, сделанной по-немецки, надписи разобрал лишь отдельные места: здесь, де, жил скромный молодой человек, в котором не распознали соотечественника Калиостро; а если бы узнали, то… — дальше нельзя было прочесть.

Скиапарелли впоследствии выражал недовольство таким вниманием к его шутке:

— Я был тогда слишком еще молод!

Вице-директор обсерватории, Алексей Петрович Соколов, к которому я прежде всего явился, очаровал своей любезностью. Невысокий блондин, с приветливым лицом, очень мягкий и деликатный. А. П. познакомил меня с женой, Евгенией Ивановной, милой женщиной, голубоглазой блондинкой, немного полной для своих молодых лет. Так же очень мягкая характером, Евгения Ивановна постоянно, но без достаточного успеха, воевала с несколькими своими белоголовыми шалунами-сынишками. Трудно было предвидеть, что некоторым из ее шаловливых малышей судьба уготовила преждевременную смерть во время Великой войны.

С этой милой семьей я близко сошелся и провел в их доме немало приятных часов.

Пулковская обсерватория

Пулковская обсерватория расположена среди небольшого парка, на вершине холма, с более крутым склоном в сторону Петрограда. Главное трехбашенное здание обсерватории соединено с обеих сторон с двухэтажными жилыми корпусами, предназначенными для квартир персонала обсерватории. Квартиры для старших астрономов были тогда в пять — семь комнат; младшие теснились в двух комнатах. Директорская квартира была в два этажа, комнат двенадцать. Несколько в стороне и позади главного здания стоит двухэтажный дом астрофизической лаборатории и громадная башня тридцатидюймового рефрактора, который долгое время был наибольшим телескопом в мире.

В цветнике перед главным зданием, а также позади его, — небольшие отдельные башенки с меньшими инструментами. Впереди в парке, но несколько в сторону к востоку, — отдельная военная обсерватория, предназначенная для подготовки военных геодезистов.

От главного входа в обсерваторию идет аллея, обсаженная рябинами. На ней, прозванной Рябиновкой, в летнее время — подобие клуба для семей астрономов. Рябиновка спускается, среди парка, к подножию холма, и здесь эта аллея вливается в прямую, как стрела, обсаженную деревьями широкую дорогу, идущую до самого Петербурга. Уже в столице дорога заканчивается известной Триумфальной аркой.