Бойня у вокзала сделала обязательным и неотложным некоторое решение, которое до нее можно было очень долго обдумывать или даже вовсе уклониться от его принятия.

Так, например, по отношению к данному почтенному собранию Олегу Воронову следовало немедленно определиться: или арестовать его участников, или стать одним из них.

Эти господа долго интриговали, маневрировали и теперь, кажется, влипли во что-то нехорошее. И во всяком случае несходное с тем, чего они ожидали. И эта ночь оказалась совершенно непохожей на тот день, который они приближали, как могли.

– Так вы говорите, Григорий Генрихович, что золото роют в горах? – казалось, как ни в чем не бывало спросил Олег, обращаясь к Рюмину.

– Так точно, господин полковник, – ответил Рюмин, один из трех оставшихся в зале мужчин, – непременно в горах. В горах же его и прячут. Правда, уже в других. Не в тех, в которых его нарыли.

– С двадцатых годов, – раздался несколько заржавевший, но твердый голос Александра Нойгарда, – наши люди контролировали добычу золота в Сибири.

– И, что не менее важно, – подал голос третий мужчина, Озерков, – не только добычу, но и последующее распределение. Сколько шло вождю, в стольный город Москву, и сколько «по диким степям Забайкалья» уходило, уплывало все дальше, южнее и западнее, пока не достигало предгорий Северного Кавказа.

– Как удалось установить контроль? – спросил Воронов, которому теперь, в изменившейся обстановке, необходимо было знать все и с максимальной достоверностью.

– Туда, на Восток, попадало очень много наших людей. В основном бывших офицеров. Белых, красных… Неважно, из какой повозки они выпадали. Главное, что по личным качествам наши кадры значительно превосходили уголовников из низов. Неудивительно, что аристократы оказались и там лучшими. Буквально за несколько лет они установили свой контроль над рудниками и промыслами. И особенно плотным этот контроль был в области золотодобычи.

– Какая чепуха! – не сдержался Воронов. – Неужели диктатор не мог провести привычных для него репрессий и быстро восстановить полный контроль над столь чувствительной для него отраслью народного хозяйства?

– Значит, не мог, – менторским тоном пояснил Рюмин. – Один раз попытался, а больше не стал.

– Что же произошло?

– А ничего особенного. Просто доля Кремля в добываемом количестве упала почти до нуля. Сталин мог, конечно, довести дело до конца. Но для этого требовалось минимум несколько лет, пока не были бы вычищены старые кадры и заменены новыми. Но, во первых, у него не было гарантии в успехе этой гигантской всесибирской чистки. А во-вторых, и это главное, все эти годы Кремль не получал бы с Востока ни одной золотой тонны. Прекрасно организованный саботаж, вот как это называлось бы, господин полковник. И вождь знал, как это все было бы организовано. Сам был из таковских, чего уж там! А золото, по тогдашним обстоятельствам государственной политики, должно было поступать в закрома родины непрерывно. Вот поэтому-то вождь и мирился со своей долей.

– А какова она, кстати, была?

– О, мы старались не загонять хищника в угол. Государство получало не меньше половины, а в послевоенные годы даже и того больше. Процентов шестьдесят пять, семьдесят.

– Чудесно! Невероятно, но… превосходно. Но куда шла ваша доля золота?

– Небольшая часть тратилась, разумеется, на нужды движения. Но, как я уже это подчеркивал, мы не заговорщики и, следовательно, избавлены от многих видов затрат. В частности, мы, как правило, избегаем нелегального приобретения оружия.

– Хорошо, это небольшая часть. А остальное?

– В горах, мой мальчик, в горах. Где же еще? А если быть точным, то придется сказать и так: в пещерах и ущельях Кавказского хребта.

– Чечня? Осетия? Абхазия?

– Пещеры и ущелья, герр оберст, уважаемый Олег Юрьевич. Подземные озера и гроты, лесные завалы вокруг, представьте себе, каких-то огромных каменных дыр, воронок или жерл, уходящих зазубренными спиралями куда-то вниз и в сторону… Вы помните фильм Абуладзе «Покаяние»?

– Да. Прошло уже лет десять, не так ли, с тех пор, как он шел. И я был тогда совсем еще молодым. Можно сказать, подростком. Но этот фильм я запомнил хорошо.

– Значит, вы должны помнить и сцену допроса в саду. Зритель, конечно, относит это на счет сюрреализма: цветущая природа, герой, который обезумел от пыток или, по крайней мере, находится на грани помешательства. И непонятные темные вопросы о каких-то туннелях в Индию. Бред угасающего сознания, помноженный на бред опьяневшей от крови тайной полиции.

– Конечно. Это очень сильная сцена, и она воспринимается именно так, как вы только что изложили. Именно сюрреализм, и при этом изумительно красиво снято. Субтропики и похоть насилия. Да, это действительно безумие, снятое с помощью совершенной киноаппаратуры.

– Нет, Олег Юрьевич. Это не безумие и вовсе никакой не сюрреализм.

– А что же тогда? Власти действительно искали какие-то туннели в Индию? И их действительно кто-то прокладывал?

– Они уже были проложены. Лет этак пятнадцать – двадцать тысяч назад. Только не туда, а обратно. И не совсем из Индии, а из Гималаев. Но это уже очень старая история, которая прямого отношения к нашему столетию не имеет.

– Тогда что же? Черный юмор?

– Этот жанр очень сложен. Куда там сюрреализму! Во-первых, власти надеялись узнать что-то совершенно конкретное. А во-вторых, они не намеревались делиться этим знанием с кем бы то ни было.

– Вы имеете в виду тех, кто это знание и должен был им добыть? Среднее звено работников НКВД?

– И среднее звено, и высшее, и низшее, и какое угодно. Разнообразные следователи, пыточники и прочая застеночная братия, разумеется, прежде всего гнали свой план по заговорщикам и диверсантам. И уже на этом этапе, конечно, полно было крови, смерти и бреда. Но тем, кто психически был сломлен или находился в пограничном состоянии, подкидывались на первый взгляд совершенно фантастические вопросы. Спрашивающие как бы ходили вокруг да около, играли в «холодно-горячо». Изысканность жанра состояла в том, что следователи сами не знали, что именно они ищут. Потому что руководство не посвящало их в суть дела, а ограничивалось только туманными намеками. Можно предположить, что и сам Абуладзе не знал, чего эти костоломы кружат в своих вопросах вокруг каких-то туннелей. Он использовал этот эпизод как метафору больного общества. А высокое начальство, между тем, раскидывая сеть общих вопросов, рассчитывало выйти на конкретную поляну.

– Григорий Генрихович, не слишком ли мы уходим в историю вопроса? – несколько ироничным тоном осведомился Озерков.

– Но позвольте, господин Озерков, – твердо ответствовал Рюмин, – вы же сами настаивали на том, чтобы господину полковнику была предоставлена вся информация. Была обрисована, так сказать, полная картина.

– Нет, господа, в этом и впрямь что-то есть, – подал свой голос Александр Нойгард. – Режиссер не знает, что хотят узнать следователи на допросах, которые как бы не допросы, а сцены в его картине. Но и сами следователи этого не знают.