– Мы не стремимся свергнуть правительство, будь оно красным, белым или розовым. Мы просто ждем неизбежного – восстановления на российском престоле государя императора, и готовимся к этому моменту.

– Просто ждете?

– Ждем, сохраняя иерархию, кадры и структуры, если вам так понятней.

– Допустим, вы дождались, А не скажет ли вам государь император, будь он из Рюриковичей или из Романовых, что принять такое разоренное в куски царство, как современная Российская Федерация, есть полнейшая дискредитация монархической идеи.

– Разумеется, это одна из основных проблем, Олег Юрьевич. И, разумеется, мы об этом подумали. Только сохранения иерархии, конечно, недостаточно. Но у нас есть чем встретить великий день. Мы работали над этим с конца двадцатых годов и сегодня можем сказать, что работали не зря.

– Великий день, господин Рюмин, может стать днем великого конфуза, если казна государева окажется пустой.

– Она не будет пустой.

– Что же у вас есть? Валюта, акции, недвижимость?

– И то, и другое, и третье, господин полковник. Но все это мелочи.

– Ах вот даже как? Что же тогда для вас не мелочи?

– Золото. Вот то, что я могу сказать в одном слове. Очень много золота. Прямо здесь, под рукой. И в условиях, когда доллар пропустит сильнейший апперкот, к голосу русского царя снова прислушаются племена и народы.

– А о каком апперкоте вы говорите?

– Позвольте тогда с вами ненадолго уединиться. Мы с вами люди военные, а тут женщины пока организуют десерт.

– И при чем здесь Толмачев?

– Я же вам и говорю, Олег Юрьевич, чего мы тут с вами не видели? Пойдемте на веранду. Или в сад. Там, под звездами, многое, знаете ли, становиться очевидным. То есть не требующим никаких доказательств.

Рюмин шел впереди, раздвигая ветви садовых деревьев и кустов и придерживая их руками, чтобы они не хлестнули по глазам идущему вслед за ним Воронову. Они кружили вокруг дачи по громадному участку, пересеченному несколькими узкими, асфальтовыми тропинками. Небольшие клочки легкого предутреннего тумана, побледневшие шары нескольких фонарей, зеленовато-росистые, бредовые, утомленные невниманием со стороны людей, – все это превращало двух обменивающихся приглушенными фразами мужчин в фигуры таинственные. Не то первопроходцев, не то кладоискателей. А то и вовсе заговорщиков. Кем они, конечно, с некоторыми оговорками, и являлись.

– Вы представляете себе, где золото роют? – спросил Рюмин, как бы не очень заботясь о том, разбирает ли его слова тот, кто сзади.

– В горах, – тотчас, то есть не задумываясь, ответил Олег Воронов.

– Еще до революции существовали довольно сильные преступные организации, почти целиком состоящие из дворян, – все тем же глухим, как будто даже печальным голосом продолжал Рюмин свою «Сагу о Форсайтах Петровичах Форсайтовых». – Разумеется, в основном это были мелкопоместные разорившиеся, проигравшиеся и промотавшиеся в куски ребята. Бубновые валеты, одним словом. Но иногда за наиболее дерзкими их делами, в основном аферами в области финансов или крупных строительных подрядов, за валетами проглядывали и бубновые тузы, которые, впрочем, были тузами не только этой специфической, бубновой масти. К сенаторам и министрам тянулись иногда нити после того, как лопался очередной искусственно надутый коммерческий банк. Обо всем этом, знаете ли, великая русская литература почти сумела умолчать. Впрочем, если прочесть под определенным углом зрения Щедрина, Сухово-Кобылина, того же Крестовского, то кое-что выйдет из тумана. Не правда ли?

– Разумеется, – с готовностью буркнул Воронов.

– А «Игроки» Гоголя? Это уже прямой репортаж о жизни и нравах организованной преступности.

«Зачем же он мне это говорит?» – думал в это время Воронов, стараясь не ступать всей тяжестью на раненую ногу.

– Вы, верно, думаете сейчас, уж не забыл ли я, зачем вызвал вас на разговор? Смею вас заверить, никак нет, господин полковник. Далее вы услышите куда более удивительные вещи. А потому и краткое мое вступление в данном случае более чем уместно. Оно необходимо, чтобы душевно подготовить вас к восприятию дальнейшего.

– Постойте, – сказал Воронов, и идущий впереди остановился и обернулся к нему. – Возможно, мы все-таки теряем время. Вы – не заговорщики. Охотно верю.

– Вы должны не верить, а понимать.

– Как вам угодно. Но остановимся пока на вере. Но если вы не заговорщики, то что у вас за дела с Толмачевым? И почему вы обращаетесь ко мне? С каким предложением и с какими гарантиями?

– С каким предложением, Олег Юрьевич? Так ведь это вам самому и выбирать. Вот я и говорю: выбирайте. Одно из двух. Что на сердце ляжет, то и в квит. Первое – министр обороны. Второе – на место Толмачева. На его должность и звание.

Повисла тишина. Та самая, которая подступает к человеку один раз в жизни. Как в сновидении. Перед тобой жулик, безумец или астральная проекция из иного измерения. И при всем при этом ты последним неразгрызаемым зернышком своей самости понимаешь, что это ни то, ни другое и ни третье. Что так это все и происходит. И как бы там ни было, но следующая реплика – твоя. Но в это время со стороны дачи раздался женский голос, который звал Воронова на очередную перевязку ноги. Это он сам договорился с высокорослой сухопарой фройляйн, чтобы она отозвала его в определенное время, которое было уговорено у них с Кублицким для выхода на связь.

Иван Григорьевич Кублицкий вышел на связь исправно. И в скупых выражениях поведал о безумных кровавых событиях, разыгравшихся на запасных путях Курского вокзала. Так вот, значит, с какой задачей подступают к нему дачные старцы. Надо немедленно остановить Толмачева, их же, этих же старцев, ставленника, но машущего косой слишком широко: от пуза до горизонта.

Но дело, кажется, не только в излишней размашистости Толмачева. Ибо старцам этим излишняя чувствительность явно не присуща. Дело, кажется, в том, что они поехали не на ту ярмарку и теперь торопятся побыстрее развернуться и сканать обратно до дому. До хаты. В надежде, что таковая стоит, как ни в чем не бывало, на прежнем месте.

Все империи всегда рассыпались от войн, которые они по большей части сами же и начинали. Любые войны – выигранные, проигранные, ничейные – обладают одним общим свойством: государства, принимавшие в них участие, выходят из них обновленными. И в прежнее состояние никогда уже не возвращаются. Они как бы исчезают с экрана исторического времени, чтобы затем вспыхнуть совсем в другой точке этого мистического монитора.

Силовой конфликт, повлекший за собой необратимые последствия, такие, например, как смерть части его участников, – это мини-война. И здесь тоже возврат к прежнему, исходному, состоянию невозможен. Ни для тех, кто приказывал, ни для тех, кто исполнял. Что уж говорить про третьих, кто прямо с места событий отправился в последнее путешествие.

Воронов снова вышел к господам аристократам, но перед ними предстал уже другой человек. Даже внешне, по озабоченному, ожесточившемуся лицу было заметно, что состоявшийся разговор потряс его куда сильнее, чем даже нападение Гриши-маленького и последующее преследование с попытками расправиться с ним.