Рабби Хаим жил в богатстве, и учил Тору, и дискутировал с городскими мудрецами, и находил время записать на бумаге все свои изыскания, и посылал эти свои новшества своему отцу-раввину и другим раввинам государства, и они отвечали ему с положенным уважением. Наш город, прежде славившийся своими раввинами, к которым направляли вопросы со всех сторон государства, в это время не имел своего раввина, только «посека», специалиста по вопросам Галахи, а у нас — даже только по вопросам кашрута, или, как говорили в Шибуше, «советника по вопросам ложки и кастрюли». И вот теперь благодаря рабби Хаиму он восстановил свои связи по вопросам Торы со всеми остальными еврейскими местами.

Итак, рабби Хаим сидел над Торой, а его жена тем временем то беременела, то рожала и таким манером принесла ему четырех дочерей, вся забота о которых легла на ее плечи. И не чувствовала величия своего мужа. Или, если хотите, можно сказать и так, что тот почет, которым был удостоен ее супруг, был ей не по мерке. Ее отец и мать, которые гордились своим зятем, сердились на нее за то, что она не старается стать достойной своего мужа. А она не знала, что ей еще для него сделать. Разве недостаточно ему, что она надевает парик, который спускается на лоб до самых бровей и давит ей голову, как колесо телеги? И разве недостаточно ему тех обедов, которые она готовит для несметного множества посредников, приходящих отовсюду, чтобы предложить ему раввинат? Она прислуживает им всем, как рабыня, и ничего у нее больше нет в мире, одни только мужнины требования присмирить девочек, чтобы не плакали.

Прошло много времени, но рабби Хаим так и не нашел себе подходящего раввината, и тогда он обратил внимание на раввинат в самом Шибуше. «В нашем раввинате, — заявил он, — вместо раввина служит всего-навсего посек, и получается, что место раввина свободно, а кто более всех заслуживает быть у нас раввином, если не я?» Он с самого начала, как только переехал в наш город, начал препираться с этим посеком: что тот разрешал, он запрещал, а что тот запрещал, он разрешал. И в конце концов между ними вспыхнул спор, который сотряс весь город и разделил его на два лагеря. Когда произошло такое разделение, партия рабби Хаима собралась и решила объявить его раввином. А его тесть взял на себя обязательство всю жизнь обеспечивать его продуктами и освободить город от расходов на содержание раввината и плюс к этому обязался пожертвовать в общественную кассу в дополнение к тому, что жертвовал на отдельных людей. Сегодня в городе уже не осталось, пожалуй, никого, кто принимал участие в тех давних спорах, — одни погибли на войне, другие разъехались по стране и растворились среди прочих недостойных. А в те дни они составляли до трети наших горожан. Кончилось тем, что город так устал от этих препирательств, что партии пришли к компромиссу — назначить рабби Хаима посеком, а посека раввином. Но рабби Хаим не принял это решение. Он сказал, что ниже достоинства большого подчиняться малому, и спор вспыхнул с новой силой.

Я уехал в Страну Израиля до того, как этот спор начался, и до меня доходили только обрывочные рассказы, но я не придавал им особого значения, потому что в те дни, оказавшись наконец в Стране Израиля, я постарался забыть все те споры, которыми жил галут, и выбросить их из своего сердца. А между тем в Шибуше шла великая война, которая продолжалась до тех пор, пока не грянула другая война, настоящая, и всем евреям не пришлось бежать из города, за исключением нескольких богачей, которые дали русским офицерам большие взятки, чтобы им разрешили остаться. Офицеры деньги взяли, но этих богачей все равно в конце концов выгнали, а рабби Хаима как самого важного из всех отправили в плен в Сибирь. С тех пор о нем ничего не слышали, пока не приехал оттуда какой-то местный еврей с разводным письмом для жены рабби Хаима. Этот еврей рассказал, что рабби Хаим сильно заболел в плену и испугался, что умрет, а его жене не сообщат об этом и она останется на всю жизнь агуной. Поэтому он заклял одного чиновника послать ему писаря, и написал ей гет[144], и заклял писаря переправить ей этот документ.

Со временем, когда война закончилась и мир стал понемногу возвращаться к прежним порядкам, рабби Хаим освободился из плена и пошел от одного места к другому, от одного города к другому, из одной страны в другую, и так, спустя дни и годы, добрался до своего города и до той женщины. Пришел и постучал в дверь, но она не обрадовалась ему, как не обрадовалась и в тот день, когда ее выдали за него замуж. Она была дочерью невежественного человека, но ее отец, который имел постоянное место в старом Доме учения, видел там уважение, которое оказывали знатокам Торы, и потому почитал раввинов, а она сидела в лавке отца и видела уважение, которое оказывали торговцам и лавочникам, и потому раввинов не почитала. Если бы он не послал ей тот гет или послал, но вернулся несколькими годами раньше, она, возможно, согласилась бы снова жить с ним. Но поскольку он послал ей гет, а вернулся лишь спустя долгие годы, она не согласилась снова выйти за него, потому что уже привыкла жить без мужчины. В городе об этом толковали по-разному — одни говорили, что она плохая женщина, потому что видит бывшего мужа в нужде и не обращает на него внимания, а другие считали, что он сам плохой человек, если готов жить с разными сомнительными людьми в ее гостинице. А правда, наверно, в том, что эта женщина блюла собственную чистоту и чистоту своих дочерей, но уж, во всяком случае, не чистоту своего дома.

Само возвращение рабби Хаима не произвело никакого впечатления. Большинство людей были в городе новичками, приехали недавно, откуда им было его знать? А те немногие, кто знал, были заняты своими бедами и с трудом справлялись с собственными делами, даже с самыми необходимыми. Но когда стали замечать, как он день за днем сидит в Доме учения, у многих проснулась жалость: «О небеса, человек, который прославил наш город, теперь не имеет крыши над головой!» Люди стали приглашать его к себе, но он не пошел. Тогда стали приносить ему еду, но он ее не брал. Стали негодовать на его жену, но он сказал-«Оставьте ее, она мне ничего не должна».

Вначале все удивлялись — как это, рабби Хаим знаток Торы, который никогда не отрывался от своей учебы, теперь сидит молча и не открывает книгу?! Некоторые говорили, что он забыл учение из-за пережитого в плену или, возможно, наоборот — постиг все новое в Торе и уже не нуждается в книгах. Но другие считали, что он отошел от Торы, потому что из-за нее когда-то вышла в городе такая ссора. Ибо как иначе объяснить, что человек, который раньше только тем и занимался, что учил Тору, теперь сидит без дела и не изучает ее? Впрочем, это нередко так бывает. У нас уже был случай во время войны, когда появился человек, который знал оба Талмуда, что называется, «от начала к концу и от конца к началу», и никто не видел, чтобы он брал в руки какую-нибудь книгу, кроме одного тома «Махзикей а-дат», чтобы положить под голову вместо подушки. А еще было, что в Дом учения пришел человек и сказал: «Я могу ответить на любой вопрос, стоя на одной ноге» — и тоже никогда не открывал книгу. И был еще рабби Давид, сын мудрого Цви, который сначала служил в раввинате, а потом пошел в такое место, где его не знали, и нанялся там шамашем. Скрыл свои прежние занятия и до самой смерти не открывал, кто он такой. А когда умер, на его памятнике написали: «Жаль великого шамаша, который покинул этот мир».