Дюбуа. Он промчался в облаке пыли, но это был он, я уверен; и тогда я сказал себе то, что теперь повторяю вам: нельзя терять ни минуты!

— И ни минуты не будет потеряно, — твердо ответил Трюден. — Прошло три года, — продолжил он вполголоса, обращаясь скорее к себе, чем к Ломаку, — три года с того дня, когда я вывел сестру за ворота тюрьмы, три года с тех пор, как я от всего сердца сказал себе: «Я наберусь терпения и не стану стремиться к мести. Небеса видят и слышат наши земные страдания, и если человек наносит кому-то обиду, Господь за все воздаст. И когда настанет день возмездия, пусть это будет день Его мести, а не моей». Я сказал это себе от всего сердца и был верен своему слову — и ждал. Этот день настал, и долг, которого он требует от меня, будет исполнен.

Ломак ответил не сразу.

— А ваша сестра… — несмело начал он.

— Только здесь решимость подводит меня, — серьезно проговорил его собеседник. — Если бы было возможно избавить ее от этого последнего испытания, сделать так, чтобы она ничего не знала, а вся тяжесть этой ужасной задачи легла на меня одного…

— Думаю, это возможно, — вмешался Ломак. — Послушайте моего совета. Завтра утром мы вместе отправимся в Париж дилижансом и возьмем вашу сестру с собой — завтра у нас еще будет время, никто не подписывает брачных контрактов на ночь глядя после долгой дороги. Так вот, мы поедем вместе и возьмем с собой вашу сестру. Заботу о ней в Париже и задачу скрыть от нее ваши дела предоставьте мне. Отправляйтесь домой к генералу Бертелену, когда будете точно знать, что Данвиль там (эти сведения мы можем получить через слуг), предстаньте перед ним в самый неожиданный момент, предстаньте перед ним словно оживший мертвец, предстаньте перед ним при всех — комната должна быть полна народу, — а дальше пусть он в панике сам себя разоблачит. Скажите всего три слова, и ваше дело сделано — можете возвращаться к сестре, можете спокойно ехать с ней в старый дом в Руане и куда захотите в тот самый день, когда лишите ее злосчастного мужа возможности прибавить к списку совершенных злодеяний еще одно.

— Не забывайте, мы собираемся в Париж совершенно неожиданно, — заметил Трюден. — Чем это объяснить, не возбудив у сестры подозрений?

— Предоставьте все мне, — отвечал Ломак. — Давайте скорее вернемся в дом. Нет-нет, — добавил он вдруг, когда они повернули обратно. — Вы не ходите. Вас выдаст выражение лица. Позвольте мне вернуться одному; я скажу, что вы решили сходить в «Пегую лошадь» отдать кое-какие распоряжения. Разойдемся прямо сейчас. Вы скорее совладаете с собой и сможете притвориться, будто ничего не случилось, если побудете один. Я вас знаю. Не будем тратить ни минуты на объяснения, в подобные дни каждая минута дорога. К тому времени, когда вы придете в себя и сможете снова увидеть сестру, я успею сказать ей все, что хочу, и буду ждать вас в доме, чтобы сообщить результат.

Он взглянул на Трюдена, и в глазах его вдруг вспыхнула прежняя энергичность и внезапная решимость тех дней, когда он состоял на службе у правительства Террора.

— Предоставьте все мне. — И он махнул рукой и быстро зашагал в сторону дома.

Прошел почти час, прежде чем Трюден отважился последовать за ним. Когда он наконец вышел на тропинку, ведшую к садовой калитке, то увидел сестру, поджидавшую его у дверей их домика. Вид у нее был необычайно взволнованный, она даже пробежала несколько шагов ему навстречу.

— Ах, Луи! — воскликнула она. — Мне нужно кое в чем признаться, и я вынуждена просить вас выслушать все до конца. Вы должны знать, что наш добрый Ломак, хотя и утомился после прогулки, первым же делом по моей просьбе уселся писать письмо, которое оставит за нами наш милый старый дом у берегов Сены. Закончив, он посмотрел на меня и сказал: «Я бы хотел присутствовать при вашем счастливом возвращении в дом, где я впервые увидел вас».

«Ах, едемте, едемте с нами!» — тут же сказала я.

«Я человек подневольный, — сказал он. — У меня в Париже, разумеется, будет свободное время, но совсем немного… Вот если бы я был сам себе хозяин…»

Тут он умолк. Луи, я вспомнила все, чем мы ему обязаны, вспомнила, что ради него мы с радостью пошли бы на любые жертвы, ощутила, какой добротой были проникнуты его слова, и, возможно, несколько поддалась собственному нетерпению снова увидеть свой цветник и комнаты, где мы были счастливы. Поэтому я сказала ему: «Не сомневаюсь, Луи согласится со мной: наше время в вашем распоряжении, и мы будем только рады поскорее уехать, чтобы у вас появился простор для действий и вы могли бы заехать с нами в Руан. С нашей стороны было бы черной неблагодарностью…»

Договорить он мне не дал. «Вы всегда были добры ко мне, — сказал он. — Я не должен сейчас злоупотреблять вашей добротой. Нет-нет, вам же нужно навести порядок в делах, прежде чем вы сможете покинуть эти места».

«Вовсе нет», — ответила я, ведь у нас нет никаких дел, верно, Луи?

«Да хотя бы мебель», — сказал он.

«Несколько стульев и столы мы взяли в гостинице, — ответила я, — так что остается просто отдать хозяйке гостиницы ключ, оставить письмо владельцу домика и…»

Он засмеялся. «Послушать вас — можно подумать, вы привыкли к разъездам не меньше меня!»

«Вот именно, — сказала я, — при нашей здешней жизни мы привыкли всегда быть готовыми уехать». Он покачал головой… но вы же не станете качать головой, Луи, теперь, когда вы выслушали всю мою длинную историю? Вы же не станете сердиться на меня, верно?

Ответить Трюден не успел: в окне домика показался Ломак.

— Я как раз рассказала брату все-все! — обернулась к нему Роза.

— И что же он ответил? — спросил Ломак.

— То же самое, что и я, — отвечала Роза за брата. — Наше время в вашем распоряжении, ведь вы наш лучший, наш драгоценнейший друг.

— Что же вы решите? — спросил Ломак, многозначительно глядя на Трюдена.

Роза робко покосилась на брата и удивилась, поскольку лицо его было очень сурово; однако его ответ развеял все опасения.

— Вы совершенно верно все сказали, любовь моя, — ласково ответил он. И добавил уже тверже, адресуясь к Ломаку: — Так и поступим!

Глава II

Через два дня после того, как карета, которую описывал Ломак, промчалась мимо дилижанса по дороге в Париж, мадам Данвиль,