Однако гостья его остановила, пояснив, что с этим успеется. По ее словам, она никогда не путала работу и то, что выходит за ее рамки. Сначала – интервью, причем желательно, чтобы в то время, когда в театре уже закончится суета, беготня и все такое прочее. Ну, а уже потом – и кофе, и коньячок, и… Донельзя обрадованный появлением Юлии, Капылин был согласен на любые условия.

Минут через пять в зале прозвучали заключительные аплодисменты, и в фойе, обмениваясь впечатлениями, повалили зрители. Когда оно опустело, в достаточно скромных нарядах (никогда и не подумаешь, что эти же самые скромняшки всего несколько минут назад на сцене демонстрировали такое!..) к выходу прошли участники труппы, которых к автостоянке для сотрудников театра проводил бдительный крепыш охранник. Лишь тогда Капылин вновь вернулся в свой кабинет. Правда, почти сразу же в дверь надумала долбить Виллина, у которой с какого-то бодуна вскочил вопрос по поводу требующего ремонта пола сцены. Едва не послав ее непечатным слогом, Шпыль кое-как отвертелся от дотошности своего хореографа, очень уж подозрительно взиравшего на дверь, возможно, подозревая, что он сумел-таки затащить к себе в кабинет кого-то из опекаемых ею «непанельных» девчонок.

И вот наконец-то все ушли, входная дверь заперта… Ощущая в груди сладкую истому, Капылин плотно прикрыл дверь кабинета и, плюхнувшись в кресло напротив загадочно улыбающейся Юлии, залихватски махнул рукой, объявив:

– Спрашивайте, Юля! Я – весь ваш…

Кивнув, та как-то особенно посмотрела ему в глаза, отчего Шпылю вдруг стало не по себе – в груди внезапно сперло дыхание, а по спине прошла ледяная волна. Его ноги отчего-то вдруг ослабли, словно в них не осталось ни мышц, ни костей. Ощущая нарастающий страх, он с трудом выдавил:

– К-кто вы?!!..

– Вы помните ту несчастную, над которой глумились со своим приятелем в деревенском домике на околице Зоряновки? Помните ее мольбы пощадить еще не родившегося ребенка, ее слезы? Помните, как оставили ее умирать в подожженном вами доме?

Голос девушки звучал негромко, без намека на мстительность, злорадное ликование или упоение «аз воздам!». Напротив, в нем были тихий укор и пережитая боль, ощущение какой-то невосполнимой потери. И Капылин вспомнил. Хотя и до этого не забывал. Но если ранее случившееся в Зоряновке он воспринимал лишь как занимательное приключение, с пикантным подтекстом и заурядным финалом, то теперь… Теперь он вдруг как-то совсем иначе взглянул на происходившее той летней ночью. Его внезапно охватил ужас: неужели он участвовал в той кошмарной, немыслимой гнуси?!! Боже правый!!! Как он мог оказаться такой подлой, грязной, бездушной скотиной?!! Какое он вообще имел право жить после этого?..

В его груди замер сдавленный вскрик. Он вдруг только теперь начал понимать, сколь ничтожной и отвратительной была вся его жизнь. Сердце сдавило, словно на нем затянулась проволочная петля. Шпыль попытался шевельнуть хотя бы рукой, но тело ему не подчинялось. Поднявшись, Юлия тихо обронила:

– Оставляю тебя наедине с твоей совестью. Пусть она тебя рассудит… А это – чем вы с Питбулем решили мою судьбу – тебе на память!

Девушка вынула из кармана игральную карту с изображением «дамы пик» и приложила ее к его лбу. Карта неведомым образом тут же словно приросла к его коже, а Юлия, больше не сказав ни слова, тихо вышла из кабинета. Мгновение спустя на ее место, появившись из ниоткуда, сел молодой мужчина в мятом костюме, с темно-багровой бороздой, опоясывающей шею. Грустно усмехнувшись, гость из прошлого со вздохом покачал головой и горько рассмеялся:

– Что, Боря, про меня давно уже забыл? А я тебя и ТАМ постоянно вспоминаю. Мне ведь упокоения нет и не будет никогда – я ведь висельник… А в петлю-то ты меня толкнул. Мы же с тобой были друзья… И когда ты под честное слово попросил стать твоим поручителем в банке, у меня не хватило духу тебе отказать, а у тебя – совести, чтобы меня не подставить. Два года меня за тот кредит мытарили день и ночь… Господи, что я пережил! Вот и не выдержал…

Лицо Шпыля передернуло судорогой, а проволочная петля на сердце затянулась еще сильнее. Мужчина ушел, а вместо него перед Шпульником-Капылиным предстали сразу пятеро – трое взрослых и двое малышей, к которым подошли еще двое. Все стояли молча, с безмерным упреком глядя на своего убийцу, стонущего и воющего от ужаса содеянного.

– Дяденька, – неожиданно заговорила девочка, у которой из-под шапочки с левого виска на пальтишко стекали капли крови, – а вам нас совсем-совсем не жалко было? Я тогда еще не знала, что если бы выросла, то стала бы школьной учительницей и что у меня было бы двое детей – два мальчика. Теперь я уже никогда никем не стану и никого у меня не будет.

– А я хотел пойти в армию… – Мальчуган лет шести с разбитым и даже вмятым в череп теменем огорченно вертел в руке пластмассовый автомат. – Вы, наверное, очень спешили, да?

– Спеши-и-л… – скорбно покачал головой старик в рваной куртке, судя по всему, бомж. – К любовнице спешил… Ведь это ты меня без пенсии оставил? Ты! Я ж потом из-за этого и стал бездомным. А потом ты меня и вовсе задавил. Не помнишь, как свидетелей подкупал, чтобы на суде сказали, будто это я сам к тебе под машину кинулся?

– А мы только-только поженились… – обнимая за плечо девушку с залитым кровью лицом, сообщил рослый, плечистый парень со смятой грудной клеткой. – У нас такие планы были… Ребенка вот ждали. А наша девочка так и не появилась…

– Мне одно только обидно – с братом не успел повидаться… – словно оправдываясь, вздохнул пожилой мужчина в плаще. – Мы с ним сироты, росли в разных детдомах. Всю жизнь искали друг друга. А тут – звонит он мне, мол, через полчаса буду. Ну, я бегом в магазин, а на тот момент ты по улице летел, как будто гнались за тобой… «Тойоту» подрезал, а она по мне проехала. Так с братом мы и не повидались.

Говорили и другие, выходя из темноты и рассказывая о том, как много они не успели сделать, как много не успели увидеть, как много из-за него не успели додышать, досмеяться, долюбить…

Обгоревшего мужчину с проломленным виском Шпыль узнал сразу. Глядя на него пустыми глазницами лопнувших от жара глаз, тот всего лишь спросил:

– Меня-то за что загубили? Нужна была машина? Так ключи ж в замке торчали. Ну? Могли бы ведь просто сесть и уехать. Эх, вы-ы… А ты знаешь, как потом моя семья убивалась? Сколько им было горя…

Появившийся из небытия старик в изорванной рубахе, с животом, обгоревшим до обугливания от раскаленного утюга, недоуменно покрутил головой из стороны в сторону:

– Ой, Боря Шпыль, наломал ты в этой жизни дров… Не свят я, нет, не свят. Но на мне – ни одной загубленной души. А на тебе – сам погляди-ка!..

Старик поднял руку, указывая куда-то влево, и Шпульник-Капылин разом увидел всех тех, чей жизненный путь завершился раньше положенного при его непосредственном участии. Это зрелище было столь непереносимо, что его от макушки до пяток тут же пронзила немыслимая боль, словно через него прошел громадный, раскаленный докрасна железный прут. Взвыв раненым шакалом, с перекошенным от ужаса лицом Шпыль вытянулся и застыл, теперь уже навсегда.