Я, застыв, смотрел на нее, давно уже потеряв надежду остаться сухим.

– Я не знаю, что это, – выговорил я наконец.

– Интересно.

– Я не понимаю даже того, интересно ли это.

– Говоря по правде, мы никогда не понимаем, что интересно, разве не так? Похоже, это часть человеческой патологии, до чего мы всегда ошибаемся в этом. Даже я иногда.

– В самом деле? Даже вы? Это, знаете, поразительно.

– Да, согласна, со стороны это должно казаться поразительным. Легче понять для кого-то еще, чем понять для себя самой. Лучше объяснить я не в силах.

Я постоял, промокая насквозь, еще недолго. Гадая, закончили ли мы. Спрашивая себя, не слишком ли я вежлив в ущерб себе.

– Хорошо, – сказал я. – Спасибо.

Потом рысью рванул к машине и запрыгнул в нее.

Сидел в ней, промокший до костей, слегка дрожа и на сто процентов не уверенный, что стану делать дальше.

– Боже ты мой! – воскликнула Майра. – Ты ж весь промок. Входи, Ричард. Заходи и обсохни.

Оставив меня ненадолго в прихожей, где с меня на коврик стекала вода, она скрылась в хозяйской спальне и вышла оттуда с огромным махровым полотенцем и синим мужским халатом, принадлежавшим, как я мог догадываться, ее покойному мужу. Если только Майра не встречалась с кем-то в последнее время.

В любом случае халат брать мне было неудобно. Но я взял.

Закрылся в ванной, куда прошел по коридору, стащил с себя мокрую одежду, вытерся полотенцем и надел халат, заботливо переложив ключи от машины, бумажник и утешительный камень Виды в его просторные махровые карманы.

Меж тем Майра включила кофейник, а когда я вышел из ванной, забрала у меня мокрую одежду и бросила ее в сушку.

Все это время она ни о чем не спрашивала.

Но, когда мы сели рядышком на диван, глядя на оловянный кофейник, чашки, молочник со сливками и сахарницу, стоявшие на оловянном подносе, она заговорила.

– Настанет время, – произнесла она, – и, надеюсь, ты мне расскажешь.

Уверен, это можно расценить как вопрос.

Когда я звонил, интересуясь, можно ли будет, если я проездом окажусь в Портленде, заглянуть к ней повидаться, то намеренно избегал ответа на очевидный вопрос, зачем мне в Портленд, если ни о чем таком я заранее не заговаривал.

– Очень неожиданная поездка, – сказал я.

Она налила кофе в две чашки, поскольку я только и делал, что не сводил с кофейника глаз.

– У тебя была долгая-долгая дорога и мобильный телефон под рукой.

– Да. Так. Послушайте, Майра. Это как раз напоминает мне о том, что я хочу рассказать. То есть, полагаю, главным образом я заехал потому, что не могу себе представить, как это не заехать повидаться с вами, оказавшись в этом городе. Однако у меня и вправду было еще кое-что на уме. И вот что. Теперь уже вполне очевидно, что причина, по которой я не говорил вам, зачем собрался сюда, в том, что она как раз из того, что вы бы не одобрили. Я как рассуждал… наверное, просить о таком и чересчур… но я рассуждал так: может быть, вам нужно просто взять и пустить меня на волю в том, что вам представляется необдуманным. Даже если это ошибка. Даже если вы и правы в этом. Но, может быть, вы бы просто могли… – у меня не было уверенности, стоило ли говорить дальше. Но я почувствовал: нужно попытаться, – …все же любить меня.

К моему удивлению, она поставила на стол чашку с кофе и обняла меня.

Не помню, чтоб мы когда-нибудь прежде обнимались. Майра была не из тех, кому нравились объятия, да и я никогда не лез с ними.

– Ох, Ричард, – вздохнула она. – Я тебя всегда люблю. Что бы ни было. И всегда буду любить.

– Всегда? – Мне самому казалось, что во мне говорит пятилетний мальчик. От силы семилетний.

– Разумеется, всегда. Мне в голову никогда не приходило, что ты можешь думать иначе. – Голос ее звучал до странности близко от моего уха. Я даже чувствовал на себе дыхание ее слов, когда она выговаривала их. От этого меня охватило ощущение, будто я беззащитный и маленький. – О, Ричард. Ты столько значишь для меня. Ты единственный в мире, кто любил мою дочь так же сильно, как и я. Это считая и ее родного отца, и двух ее сестер. Не знаю, как бы я выжила без тебя в эти последние месяцы. Думаю, я бы сошла с ума. Просто я не хочу видеть, как ты мучаешься. Вот и все.

Поразительно, но она все еще обнимала меня.

– Иногда людям приходится мучиться. Просто иногда с ними такое случается.

– Меня всегда подмывает поделиться с ними благом своего опыта.

– Что, впрочем, похоже, никогда не идет впрок. Во всяком случае, для меня. А вы многого добились этим?

– Очень немного. Раз уж ты заговорил об этом.

Я только-только забрался в постель в старой комнате Лорри, которую давно уже переделали в гостиную, довольно женственную на вид. Кровать с высоким навесом, пыльные оборки, подушки в наволочках. Окна, убранные одинаково. Я лежал под одеялом в одних трусах, которые Майра так любезно мне высушила.

Послышалось мягкое постукивание в дверь.

– Майра, заходите, – произнес я, натягивая одеяло на голый торс.

Однако голова, показавшаяся в приоткрытой двери, оказалась не Майры. Она принадлежала сестре Лорри, Ребекке.

– Ричард! Мама сказала, что ты приехал. Ты спишь?

– Нет. Совсем нет. Только-только в постель залез. Входи.

Вошла. И, присев на край кровати, крепко обняла меня, отчего появилось чувство неловкой интимности. Не сексуальной интимности. Просто неловкой близости.

Она была старшей сестрой Лорри, а значит, на год-два старше меня, и вполне походила на Лорри, чтобы у меня сердце дважды кувыркнулось. Выражаясь фигурально. Только, клянусь, было такое чувство, будто оно прямо-таки переворачивалось в груди.

– Я тебя с похорон не видела, – сказала Ребекка. – Ты в порядке?

– Зависит, с какой мерой подходить, полагаю. Я хожу, разговариваю – и все это каждый день. Не знал, что ты гостишь здесь. Майра мне не говорила.

– Гощу? Я живу здесь.

– С каких пор?

– С тех пор, когда у рынка недвижимости вышибло дно. Не заставляй меня пересказывать сызнова. Сплошное позорище. И временное. Надеюсь.

– Возможно, самое время для Майры пожить дома с одной из своих дочерей.

– Да-а, я думала об этом. Она ведет себя так, словно все в полном порядке. Только я слишком хорошо ее знаю. Кстати, слушай… не пойми это превратно, но что ты такое сказал маме, что она почувствовала себя виноватой? У нее на лице написано, будто она виновата.

Я подтянул одеяло поудобнее у себя на груди.