– Это было жестоко, – сказал Артур.

– Знаю, – тихо ответила Ирина. – Но я не жалею.

– Здравствуйте, – сказала запыхавшаяся Татьяна и, как многотонный танкер, медленно проплыла в комнату, протиснувшись между Бурмистровым и Ириной.

С каменным лицом она протянула хозяйке бумажный пакет, в котором тревожно зазвенели бутылки. Людмила улыбнулась ей сквозь слезы, взяла пакет в руки и, не произнеся ни слова, не оглянувшись на мужа и дочь, поднялась по лестнице к себе в комнату.

* * *

Из окна машины Марат наблюдал за Ириной, одиноко сидевшей на скамейке у подъезда дома, где жил ее дед. В последние дни она выглядела печальной. Марат с удивлением ощутил, как его душу переполняет нежность, стоит ему только посмотреть на нее. Мягкая и ранимая, она вызывала у Марата массу чувств, в которых он пока не мог разобраться. С одной стороны, он на нее злился, потому что вынужден был всюду следовать за ней, терять время, с другой – ему было страшно думать о том, что Ирина тоже может пострадать от рук человека, уже убившего ее сестру и Стаса. А еще Марат испытывал вину за то, что принимал участие в той жестокой сцене, и поэтому он всеми силами старался уберечь женщину от возможных неприятностей.

Вот уже вторую неделю он и Борис неотступно следовали за ней. Иногда их сменял Гаврила и другие ребята, работавшие на Михаила Андреевича. Но в основном именно Марат старался не упускать ни одной возможности увидеть ее.

– Эй! – Гаврила окликнул Бориса, рассматривавшего в журнале яркие фотографии какой-то тропической страны. – Мечтаешь о Кубе? – прочел он заголовок репортажа и рассмеялся.

– Да. Именно так и должны жить люди, – с восхищением произнес Борис. – Не в пыли каменного города или среди надоевших сосен, как мы, а на берегу океана.

– Ты сегодня – поэт, – в деланом восхищении округлил глаза Гаврила. – Еще расскажи о соленом ветре, о кораблях, идущих в порт, и о покое в душе, который появляется с шумом прибоя.

– Да, – Борис не понял иронии. – Красота! Никогда не бывал на море.

– Шутишь? – засмеялся Гаврила. – Быть того не может!

– Вот выйду на пенсию… – мечтательно произнес Борис. – Тогда и увижу мир. Все свои деньги потрачу на путешествия. Не ржи, Говорило! – грозно прикрикнул он. – Рано или поздно все становятся стариками.

– Думаешь, тебе захочется в старости таскаться по аэропортам и возить свое дряхлое тело на корм москитам в жаркие страны?

– Еще бы! Я ведь, кроме Москвы, ничего не видел.

Марат с улыбкой слушал этот разговор и смотрел на Ирину, одиноко сидевшую под сбросившим листву деревом.

Он испытывал влечение к этой необычной, по его мнению, женщине. Поначалу он пугался этого незнакомого чувства, потом – привык. Каждое утро начиналось с радостной мысли о том, что сегодня он увидит ее. Марат не мог остановиться, все его размышления были связаны с Ириной, с ее образом. Он уже не контролировал свои эмоции и не замечал, что окружение Никлогорского, да и сам Михаил Андреевич, пытаются докопаться до причин его замкнутости, а порою и раздражительности. Так слежка за Ириной Линдерман из работы превратилась в удовольствие, однако вскоре на смену радости пришла печаль, постоянно напоминавшая Марату, что любое удовольствие имеет свойство обрываться в самый неожиданный момент.

– Что-то девка наша совсем раскисла, – хмыкнул Гаврила, указав подбородком на задумчивую Ирину.

– Выбирай выражения, – жестко сказал Марат и вжался в сиденье, увидев, что Ирина вдруг встала со скамьи и быстрыми шагами направилась в их сторону.

Она приостановилась у машины, в которой они сидели, и настороженно вгляделась в ее затемненные стекла. Потом стремительно повернулась и побежала к подъезду.

– Обнаружила! – Гаврила хлопнул себя по коленке. – Смышленая баба. Вроде и мы машины каждый раз меняем, и в разных местах останавливаемся… Вот это интуиция! Ей бы с Резо работать в паре, непобедимая вышла бы команда.

– Вряд ли, – покачал головой Борис. – Ей страшно. После той истории ее все пугает: и новые машины, и незнакомые люди. Вспомни, как часто она выходит из дома? Почти все время сидит в четырех стенах. Жалко мне ее.

– Что-то к ней давно та блондиночка не заезжала, – томно вздохнул Гаврила и закатил глаза.

Борис вдруг громко хохотнул и указал пальцем на въехавший во двор черный Porsche:

– Легка на помине!

Марат нахмурился: во дворе показалась и машина Дмитрия Каманина.

– День посещений какой-то! – Гаврила потер ладони. – Вот и любовничек пожаловал. Похоже, намечается партсобрание. Чует мое сердце, что эта дружная компания замышляет неладное. Что будем делать?

– Поищите нового напарника, потому что я больше не намерен играть в частного детектива, – ответил Марат, пристально рассматривая Каманина. – Эта роль мне категорически не подходит.

Борис громко фыркнул, показывая, что знает истинную причину намечающейся перестановки кадров.

– Я вызываю машину и возвращаюсь в усадьбу к дяде. Вы остаетесь, – заявил Марат.

Максим Бурмистров прошелся по кабинету брата, всем своим видом показывая, что ему не нравится окружающая обстановка. Все изменилось с тех пор, как он покинул стены этого офиса, все теперь отвечало вкусам Артура, которые, по мнению Максима, были далеки от идеала. Множество лишних вещей, якобы украшавших пространство, а на самом деле только засорявших его. Статуэтки, вазы, какие-то гадкие цветы в огромных вазонах – как это похоже на Артура, который в душе навсегда останется жалким мещанином, вне зависимости от размеров нажитого им капитала.

– А что ты сделал с моим кабинетом? – спросил Максим, взяв в руки рамку с фотографией Людмилы.

– Поставил там бильярдный стол, – ответил Артур, забрав у него фотографию.

– Знаешь, а я не жалею, что уехал из Москвы. Здесь стало скучно. – Максим демонстративно зевнул и уселся на диван, положив ногу на ногу. – Ладно, не трать зря мое время, да и свое тоже. Для чего я тебе понадобился?

Он прищурился и приготовился слушать.

Артур почувствовал, что начинает закипать изнутри. Вывести его из себя был способен только Максим – надменный и тщеславный тип, вечно демонстрирующий свое превосходство над собеседником. Артур с детства терпеть не мог своего брата, наверное, оттого, что Максим был любимцем родителей, а Артура они не воспринимали всерьез, считая его слишком скучным и безынициативным. Его прилежание в учебе не шло в расчет, так как отец больше всего ценил в человеке предприимчивость и творческое начало. Будучи известным московским архитектором, он мечтал, что сыновья пойдут по его стопам и прославят род Бурмистровых на всю страну. Поэтому он безгранично радовался успехам младшего сына, бывшего на пути к тому, чтобы оправдать его ожидания, и постоянно смеялся над старшим, ставшим весьма посредственным инженером.