Не могу поверить, что наш брак дошел до такого состояния. До момента, когда мое поведение убедило Грэма в том, что мне недостаточно его самого. Мне его достаточно. Проблема в том, что… он может быть гораздо счастливее без меня. Я прерывисто выдыхаю и поворачиваюсь, упираясь ладонями в стойку. Боль от понимания того, что я делаю, заставляет меня дрожать всем телом.

Он возвращается без чемодана. В руках у него что-то другое.

Шкатулка.

Он привез с собой нашу шкатулку?

Он входит в кухню и ставит шкатулку на стол.

– Если ты не скажешь, чтобы я остановился, мы откроем ее.

Я наклоняюсь вперед, кладу руки на стойку и прячу в них лицо. Но не прошу ни о чем. Я могу только плакать. Я иногда плакала так в своих снах. Плач, от которого настолько больно, что не можешь издать ни звука.

– Квинн, – умоляюще говорит он дрожащим голосом. Я зажмуриваюсь еще сильнее. – Квинн. – Он шепчет мое имя так, будто это его последняя просьба. Но я так и не говорю, чтобы он остановился, и слышу, как он придвигает шкатулку ближе ко мне. Слышу, как он вставляет ключ в замок. Слышу, как он снимает замок, но вместо того, чтобы звякнуть о столешницу, замок ударяется о стену кухни.

В какой же он сейчас ярости.

– Посмотри на меня.

Я качаю головой. Не хочу на него смотреть. Не хочу вспоминать, как много лет назад мы вместе запирали эту шкатулку.

Он проводит рукой по моим волосам и, наклонившись, приближает губы к моему уху.

– Сама собой шкатулка не откроется, и я, черт возьми, не буду этого делать.

Он убирает руку с моих волос, а губы от уха. Он сдвигает шкатулку, пока она не касается моей руки. Так, как сейчас, я плакала всего несколько раз в жизни. Три случая, когда выяснялось, что ЭКО оказалось неудачным. Один – когда я узнала, что Грэм поцеловал другую женщину. Еще один – когда я узнала, что мне сделали гистерэктомию. И в каждом из этих случаев Грэм обнимал меня.

Даже когда я плакала из-за него.

На этот раз все, кажется, намного сложнее. Не знаю, хватит ли у меня сил, чтобы справиться с отчаянием в одиночку.

Он как будто это понимает, и я чувствую, как его руки обхватывают меня. Его любящие, заботливые, самоотверженные руки обнимают меня, и хотя в этой войне мы стоим по разные стороны, он отказывается браться за оружие. Теперь мое лицо прижато к его груди, и я совершенно разбита.

Совершенно сломлена.

Я пытаюсь унять внутреннюю борьбу, но все, что я слышу, – это одни и те же фразы, которые не перестают звучать в моей голове с момента, как я впервые их услышала.

«Ты был бы таким замечательным отцом, Грэм».

«Знаю. Я в отчаянии, что этого до сих пор не случилось».

Я прижимаюсь губами к груди Грэма и шепчу тихое обещание у самого его сердца. Когда-нибудь это случится, Грэм. Когда-нибудь ты поймешь.

Я отстраняюсь от его груди.

Открываю шкатулку.

Вот и закончился наш танец.

Прошло пять часов с тех пор, как мы сказали да на уединенном пляже в присутствии двух незнакомцев, которых увидели всего за несколько минут до принесения брачных обетов. И я об этом не жалею. Ни чуточки.

Я не жалею, что согласилась провести выходные с Грэмом в пляжном домике. Не жалею, что вышла замуж на пять месяцев раньше, чем планировалось. Не жалею, что, когда все закончилось, написала маме, поблагодарила ее за помощь, но дала ей понять, что больше мне помогать не нужно, потому что мы уже женаты. И не жалею, что вместо шикарного ужина в «Дуглас Уимберли Плаза» мы с Грэмом жарили хот-доги над очагом, а на десерт грызли печенье.

Я не думаю, что когда-нибудь пожалею об этом. Нечто столь совершенное никогда не вызовет сожаления. Грэм открывает раздвижную стеклянную дверь и выходит на балкон. Три месяца назад сидеть здесь было слишком холодно, но сегодня вечером здесь идеально. С воды дует прохладный ветерок, развевая мои волосы ровно настолько, чтобы они не падали мне на лицо. Грэм садится рядом и притягивает меня к себе. Я прижимаюсь к нему.

Грэм слегка наклоняется вперед и кладет свой телефон рядом с моим на перила. Только что он сообщил своей маме, что свадьбы не будет.

– Твоя мама расстроилась? – спрашиваю я.

– Она притворяется, что рада за нас, но я чувствую, что ей хотелось бы быть с нами.

– Ты чувствуешь себя виноватым?

Он смеется.

– Ничуть. Она уже побывала на свадьбах у двух моих сестер и сейчас как раз планирует свадьбу последней. Я уверен, что в глубине души она испытывает огромное облегчение. Нет, меня больше беспокоят сестры.

А я о них и не подумала. Аве я написала вчера по дороге сюда, но думаю, что кроме нее никто ничего не знал. Ава и все три сестры Грэма должны были стать подружками невесты. Мы сообщили им об этом только на прошлой неделе.

– Что они говорят?

– Я им еще не писал, – говорит он. – И уверен, что и не придется, потому что ставлю десять баксов, что мама сейчас разговаривает по телефону со всеми тремя одновременно.

– Я уверена, что они порадуются за тебя. К тому же в пасхальное воскресенье они имели счастье познакомиться с моей мамой. Так что они должны нас понять.

У меня звякает телефон. Грэм протягивает руку и хватает его. Протягивает мне и, конечно же, смотрит на экран.

Я вижу, что сообщение от мамы, и пытаюсь вырвать у него телефон, но поздно. Он тянет его обратно и дочитывает сообщение.

– О чем это она?

Я читаю текст и чувствую, как меня охватывает паника.

– Ничего страшного.

Пожалуйста, просто забудь об этом, Грэм.

Как бы не так. Он заставляет меня сесть прямо и посмотреть на него.

– Почему она написала это?

Я снова смотрю на телефон. На это кошмарное сообщение.

– Что не подписывать? – спрашивает Грэм.

Я прижимаю руку к его сердцу и пытаюсь найти слова, но сегодня их почему-то найти еще труднее, чем все последние три месяца, когда я избегала говорить об этом.

– Брачный контракт.

– Зачем? – говорит Грэм. Мне кажется, что я уже слышу обиду в его голосе.

– Она очень озабочена тем, чтобы отчим изменил завещание и вписал меня. Или, может быть, он уже вписал, не знаю. Наверное, так и есть, потому что она очень хотела, чтобы я поговорила с тобой об этом.

– Что ж ты не поговорила?

– Я как раз собиралась. Просто… Мне казалось, что это не нужно, Грэм. Я же знала, что ты женишься на мне не из-за этого. И даже если мамин муж когда-нибудь правда оставит мне деньги, то пусть они достанутся нам обоим.