К тому же отец снится бею каждый день: ничего не говорит и даже не стоит у изголовья, а проходит мимо широкими шагами, босой, в лохмотьях, не удостоив сына взглядом.

И надо было, чтоб сегодня утром проклятый род, погубивший его отца, проезжал, возвращаясь со свадьбы, мимо хутора. Нури-бей заперся в комнате и выглянул из-за ставен: впереди ехал столетний капитан, а за ним – целое войско потомков.

Манусакас попридержал коня у ворот, вытащил серебряный пистолет и пальнул в воздух.

– Приветствую тебя, Нури-бей!

Тот молча кусал губы, спрятавшись за ставнями. Манусакас повернулся к ехавшим рядом.

– Говорят, он, собака, недоволен тем, что я притащил в мечеть осла для молитвы. Не будь я Манусакас, если я послезавтра на их байрам не притащу свинью!

Родичи его разразились хохотом и вскоре исчезли в облаке пыли.

Глаза Нури-бея налились кровью. Он спустился вниз, плеснул себе вина и вышел во двор. Земля у ворот была разбита копытами. Он встал на дороге, глядя вслед своим недругам. Чуть наклонил кружку, и несколько капель вина пролились на землю.

– Вот так пусть прольется и моя кровь, если я не сделаю того, что задумал!

Потом жадно припал губами к кружке. Вино текло по подбородку, лилось на грудь, а он все не мог оторваться. Осушив кружку до дна, вернулся в дом, взял пистолеты, зарядил их и опробовал – бьют исправно. Потом достал из ножен широкий обоюдоострый кинжал, проверил, хорошо ли заточен, и остался доволен. Целый день без дела бродил по двору, выходил на дорогу, скрипел зубами от бессильного гнева и понуро плелся обратно. Под вечер Нури-бей зарезал кролика, распорядился, как его приготовить, и плотно поел. Нарвав цветов жасмина, он рассыпал их на подушке и лег спать. Впервые за все время на хуторе проспал ночь спокойно, без сновидений. Отец к нему не являлся.

Наутро проснулся свежий, отдохнувший и принялся насвистывать в такт петухам, которые горланили с плетня, раздувая зобы. Сияло небо, и листва на деревьях, казалось, излучала свет. У ворот весело журчал родник, кудахтали куры. Из хлева высунулся конь и громко заржал, радуясь наступившему дню. Вот так же и Нури-бей чувствовал, что сердце у него ликует.

Во дворе к нему подбежал и стал ластиться, повизгивая, старый пес Карцонис. Нури-бей заглянул в хлев, потрепал по холке коня, велел слуге подогреть воды и искупать его, а сам напоил животное и засыпал в ясли корма. Затем кликнул кухарку, приказал собрать себе в дорогу еды и бутылку лимонной ракии, да побыстрее.

– За хозяйкой едешь? – поинтересовалась старуха.

Нури-бей не ответил. Поднялся к себе в комнату, нафабрил усы, оделся во все белое, побрызгал мускусом за ушами, прицепил к поясу серебряные пистолеты и кинжал и встал у ворот во всей красе.

Мимо проходил старый турок Мустафа с котомкой, наполненной целебными травами. Он делал из них бальзамы от ран, золотухи, рожи, чирьев и ходил по греческим и турецким деревням, призывая брать его лекарства и обещая всем долгую жизнь. Открывал свою котомку и раздавал кому кедровые шишки, кому морозник, душистую руту, полынь, мандрагору. Этот святой человек никогда не брал денег за лечение. Дадут кусок хлеба, запьет его глотком воды – и на том спасибо. Узнав Нури-бея, он с испугом уставился на него.

– Что с тобой, Мустафа-ага, почему так смотришь? – спросил Нури-бей, придерживая пса за ошейник.

Мустафа отвесил поклон.

– Уж больно ты красив нынче, Нури-бей!.. – Немного помолчав, он добавил, – даже слишком…

Нури-бей засмеялся.

– Не смейся. Всему есть свой предел, и переступать его – большой грех.

– Почему грех? Разве можно быть слишком красивым, слишком добрым, слишком честным?

– Можно, дорогой бей! – вздохнул старик.

– Но отчего? Я не понимаю.

– Я тоже не понимаю. Таков закон Аллаха. Помни об этом, Нури-бей! – Он коснулся пальцами груди, губ, лба. – Прощай!

Но, сделав несколько шагов, остановился. Нури, улыбаясь, смотрел на него.

– Может, позавтракаешь со мной, Мустафа-ага? Заходи, я прикажу для тебя стол накрыть.

– Спасибо, я не голоден. Вот только…

– Что? Говори, не бойся!

– Сказал бы, да ведь опять будешь смеяться.

– Что ты, святой человек! Могу ли я смеяться над тобой? Говори смело!

– Вымажи лицо сажей, надень старую одежду, рваные сапоги, оставь серебряные пистолеты… Не надо быть таким красивым!

Нури-бей не смог сдержаться – залился хохотом. Доброе морщинистое лицо старика еще больше погрустнело.

– Зря смеешься, Нури-бей, говорю тебе, побойся Аллаха! – прошептал Мустафа и, сгорбившись, потащился своей дорогой.

В это время на осликах мимо проезжали две гречанки. По одежде – из деревенских. Увидев нарядного хохочущего Нури-бея, невольно залюбовались им. Но это длилось лишь мгновение: стыдливо опустив глаза, гречанки поспешили дальше. Правда, одна не утерпела – обернулась.

– До чего же красив, дьявол!

– Будет тебе, Пелагия, – вздохнула вторая, – чего доброго, сглазишь ни в чем не повинного человека!

– Ну да, такого сглазишь!

Нури-бей скрылся в воротах. Посреди двора его уже ждал оседланный конь, а старая служанка прицепляла к седлу котомку с провизией. Нури-бей осмотрелся: дом блестел как новенький; на оливковых, миндальных, гранатовых деревьях уже появилась завязь, смоковницы выпустили широкие зеленые листья, заморские попугайчики целовались в клетке под виноградными лозами. В воздухе теплынь, ни ветерка.

Нури-бея одолели сомнения. Куда он едет? Зачем? Ради чего оставляет эту благодать? Ведь у него здесь все есть. Лишь бы только жена сменила гнев на милость, лишь бы этот сказочный уголок наполнился ее воркующим смехом!.. Гранаты и инжир нальются соком, станут сладкими как мед, а попугайчики снесут крохотные, как орех, яички в желтую, зеленую, розовую крапинку…

Нури-бей вздохнул. Старая служанка не сводила с него глаз. Она его выкормила, воспитала. Вырос, можно сказать, у нее на руках. Из-за него и замуж не вышла, ни разу не пожалев об этом: он заменил ей и мужа, и сына, и самого Аллаха. И никогда она ему слова поперек не сказала: что бы ни сделал – все правильно, что бы ни сказал – все закон. Другой радости не знала, как подчиняться своему хозяину. Но сегодня на сердце почему-то было неспокойно.

– Куда направился-то? – спросила она во второй раз.

Нури-бей удивленно обернулся.

– Что это с тобой, няня, почему вдруг спрашиваешь?

Он поставил ногу в стремя и вскочил в седло. Старуха положила морщинистую руку на лоснящуюся грудь коня.

– Страшно мне, хозяин! – прошептала она, вся дрожа.

– Смотри за порядком на хуторе! – ответил Нури-бей и тронул поводья.