– Я что, каторжный, что ли? – вознегодовал Шура. – Я и так без выходных пахал, как папа Карло, целую неделю.

– Бедняжка, – она подошла к нему, прижала к себе его голову и чмокнула в макушку.

– Пусти! Задушишь, – завозился он в её объятиях.

Освободившись, плюхнулся на диван и обратился к коту, призывая его к солидарности.

– Слышь, лохматый! Если ты маленький, то тебя может хватать, таскать и тискать любая дылда.

Дон зевнул, показывая всем своим видом, что он не разделяет его взглядов.

– Да чего с тобой разговаривать, – обиженно отмахнулся от кота Шура.

Морис и Мирослава одновременно фыркнули и переглянулись.

– Вы вместо того, чтобы хихикать, – проговорил Наполеонов укоризненно, – лучше бы помнили о безукоризненном соблюдении принципа Бабы-яги.

Принцип Бабы-яги Наполеонов, естественно, трактовал в своём русле – Шуру следовало напоить, накормить, в баньке парить необязательно, хотя он и не отказался бы от этой дополнительной услуги. «Спать уложить» несколько откладывалось, хотя сегодня Наполеонов собирался заночевать в коттедже подруги. Из прейскуранта услуг, предлагаемых в сказках Бабой-ягой, исключалось только сажание на лопату и запихивание в печь. Печи у Мирославы не было, а из духовки уже вкусно пахло запечённым мясом, на сковороде соблазнительно скворчала поджаривающаяся картошечка. Салат из свежих овощей Морис закончил резать только перед самым приходом Мирославы. Солёные огурчики, помидорчики, грибочки, капустка уже лежали на тарелке. А в холодильнике (Шура проверил) на противне стоял торт «Наполеон». С точки зрения Шуры, он был, конечно, маловат, но душу Наполеонова грело то, что хозяева если и съедали по кусочку торта, то по микроскопическому. Всё остальное доставалось ему. «Сегодня эти злыдни, – любовно думал Шура о Морисе и Мирославе, – конечно, не дадут мне съесть весь торт, но зато останется на завтра. А то, что не доем и завтра, прихвачу с собой».

После ужина Мирослава спросила:

– Шур, а ты чего в такую погоду примчался из города?

– Соскучился, – буркнул Наполеонов.

– А, – отозвалась Волгина.

– Не «а», – передразнил он её, – а убийство!

– Эко удивил! У тебя все дела связаны с убийствами.

– Так-то оно так, – неохотно согласился Наполеонов, – но на этот раз дело вырисовывается заковыристое.

– И что же в нём такого особенного?

– Посудите сами, ударом ножа в спину убит молодой парень.

Видя, что Мирослава хочет что-то сказать, он замахал на неё руками – не перебивай!

– До этого в собственном загородном доме бутылкой по голове был убит его родной отец.

– А вот это уже интересно, – вырвалось у Мирославы.

– Так я тебе про что толкую!

– Только я не пойму, как связаны эти убийства.

– Отец и сын, – пожал плечами Наполеонов.

– Но способы убийства разные.

– Разные, – с некоторым сожалением признался Наполеонов. – Но я печёнкой чую, что обоих убил один и тот же человек.

– Похоже на то, – согласилась Волгина.

– Так на меня теперь оба этих дела повесили. Представляешь? Мрак!

– Шура, ты же сам только что признался, что твоя печёнка уверена, что убийца один и тот же, так что нечего удивляться, что тебе передали оба дела.

– Спасибо, благодетельница! Утешила, – проворчал Шура.

Но Мирослава, давно привыкшая к его ворчанью, не обратила на недовольство друга детства никакого внимания и спросила:

– Вы проводили опрос свидетелей?

– Проводили, – сокрушённо вздохнул Наполеонов. – Соседи говорят, что парень к себе постоянно разных девчонок водил. А ведь Минздрав предупреждал об опасности случайных связей, – Наполеонов поднял указательный палец кверху.

– Я что-то слышала об этом краем уха, – усмехнулась Волгина.

Наполеонов вдохновился:

– Лучше бы эти золотенькие мальчики брали пример с романтичных японцев.

– А что там с японцами? – неожиданно заинтересовался Миндаугас. Мирослава посмотрела на него укоризненно – мол, не время проявлять любопытство.

Но Наполеонов уже ухватился за его вопрос:

– Как что? Ты разве не слышал, что японцы теперь женятся на силиконовых куклах! И живут с ними счастливо, не имея никаких проблем.

– А как же дети? – спросил Морис.

– Какие ещё дети?

– Обыкновенные. Кукла же не может подарить ребёнка.

– У нашей куме одно на уме, – фыркнула Мирослава, – заканчиваем прения о любовных предпочтениях японцев и возвращаемся к убийствам.

– «Грубый век, грубые нравы, романтизма нету. Не дают человеку спокойно жить», – проговорил Наполеонов голосом Георгия Вицина.

– Шура, ты хочешь раскрыть убийства? – строго спросила Мирослава.

– Ещё как хочу! – мгновенно вернулся к реальности Наполеонов.

– Фамилия парня и его отца, если я не ошибаюсь, Твердохлёбовы?

– А ты откуда знаешь? – удивился Наполеонов.

– Сорока на хвосте принесла! – отрезала Мирослава.

– Да, Твердохлёбовы.

– Тогда давай подробнее о девицах.

– Никаких подробностей соседи не знают. Водил парень домой девушек, все делали вид, что им до этого нет никакого дела.

– Думаю, что и в реальности никому никакого дела до похождений Эдуарда не было, если только не устраивались вакханалии с громкой музыкой и ором.

– Вот, как раз про ор, – проговорил Шура, – соседи слышали, как накануне Твердохлёбов сильно ссорился с одной из своих пассий.

– Описание есть?

– Ха, – сказал Наполеонов, – хорошенькая молодая блондинка, среднего роста. Глаза то ли голубые, то ли серые. А сейчас ведь все блондинки! – воскликнул он в отчаянии.

– Не преувеличивай!

– За исключением тебя и Дона, – хмыкнул Наполеонов. – Даже мы с Морисом блондины.

– Предположим, что тебя блондином никак назвать нельзя, – сказала Мирослава, – так что не примазывайся.

– А кто же я? – удивился Шура.

– Рыжик! – рассмеялась Волгина.

– Ну, я же не рыжий! – рассердился Наполеонов и обратился к Морису: – Скажи ей!

– Конечно, не рыжий, – встал на защиту друга Миндаугас. – Он блондин с лёгким рыжеватым оттенком, который заметен только при солнечном свете.

– Поняла? – спросил подругу Наполеонов. – С лёгким оттенком! Но блондин.

– Блондин с лёгким оттенком, – саркастически проговорила Мирослава, – ты лучше скажи, что ты предпринял для поиска этой девушки?