Асилла ушла. Комната целиком принадлежала мне. Она затаилась и ждала, когда я начну живописать.

Долго ждать ей не пришлось.

* * *

Шла неделя за неделей. Я самозабвенно работала красками, правда большинство моих «художеств» были жуткими и годились разве что на растопку очага.

Плоды своего творчества я не показывала никому, стойко сопротивляясь подначиваниям Тамлина и ухмылкам Ласэна. Моя одежда заляпалась красками. Голова кипела от образов, они дразнили меня, просясь на холст. А на холсте появлялось лишь жалкое подобие… Зачастую мои живописные упражнения продолжались, пока хватало естественного света. Устав работать в комнате, я уходила в сад. Я перестала различать дни. Иногда я позволяла себе отдохнуть, и тогда мы с Тамлином куда-нибудь уезжали. Обратно я всегда возвращалась со свежими замыслами и наутро, едва рассветет, выскакивала из постели, чтобы поскорее сделать зарисовку или живописный набросок увиденного накануне. Я неплохо запоминала образы, но запомнить сочетания красок оказывалось сложнее.

Бывали дни, когда на границе владений Двора весны появлялась очередная угроза, и Тамлин мчался туда. Я водила кистью по холсту, но продолжала думать о нем и ждать его и успокаивалась, лишь когда он возвращался, перепачканный чужой кровью. Иногда он появлялся в зверином обличье. Тамлин никогда не рассказывал мне, где и с кем сражался, а сама я спрашивать не решалась. Мне хватало его благополучного возвращения.

Днем сады вокруг поместья были вполне безопасным местом. Я могла не опасаться, что наткнусь на богге или нагов. Западная же часть леса отныне стала для меня запретной землей. Вот только мои сны по-прежнему изобиловали кошмарами, кровью и убитыми – в том числе и мною. Мне являлась бледная женщина без лица и разрывала мое тело на куски. Да и днем, в саду, я нередко ловила спиною чей-то пристальный взгляд, но никогда не успевала обернуться и увидеть, кто это. И тем не менее прежний страх, сковывавший меня по рукам и ногам, постепенно рассеивался. «Держись поближе к верховному правителю – и в твоей жизни все устроится», – вспоминала я слова суриеля и старалась им следовать.

На землях Двора весны горбатились зеленые холмы, стояли густые леса, блестели зеркала бездонных озер. Магия здесь не пряталась в укромных уголках, – наоборот, эти земли взращивались магией. Сколько я ни пыталась, не смогла перенести здешнюю магию на свои холсты. Я что-то ощущала сама, но ощущения ускользали, едва я бралась за кисть. Иногда я отваживалась нарисовать верховного правителя на коне. Естественно, по памяти. Мне нравились дни, когда он никуда не спешил. Мы ехали рядом, и я была счастлива говорить с ним или молчать. С ним удивительно молчалось.

Возможно, магия туманила и убаюкивала мои мысли об оставленном родном доме. Я не вспоминала о своих, пока однажды утром не пошла к живой изгороди, служившей внешней границей сада. Я искала себе новое место, чтобы живописать с натуры. С юга дул теплый ветер, ероша мне волосы. В смертном мире тоже наступала весна.

Сколько же времени прошло? Отец и сестры живут в достатке. Им ничто не угрожает. Измененная память подсказывает им, что я осталась у дальней родственницы и живу припеваючи. Они даже не представляют, где на самом деле я живу. Мир смертных… продолжает крутиться, словно меня и не было. Скорее всего, меня и в деревне все забыли, как забыли про прежнюю нищенскую жизнь нашей семьи.

В тот день я не дотронулась до кистей и красок и не поехала на прогулку с Тамлином. Так и сидела перед чистым холстом. Все замыслы куда-то исчезли.

Я представила лица отца, сестер. Никто из них не вспоминал обо мне. Я для них – отрезанный ломоть. Тамлин сделал так, что и я забыла о них. Может, поэтому он открыл для меня галерею и с такой охотой снабдил холстами, кистями и красками? Думал, что я отвлекусь и перестану донимать его просьбами увидеться с родными. Более того, прекращу расспрашивать его о положении дел в Притиании и о болезни. Я вдруг поймала себя на том, что целиком подчинилась приказам суриеля и больше не задаю вопросов. Послушная, ни на что не годная человеческая девчонка.

День был скомкан. Во время обеда я буквально заставляла себя оставаться за столом. Тамлин и Ласэн заметили мое состояние и продолжили разговаривать между собой, ни о чем меня не спрашивая. А во мне нарастал гнев. Едва проглотив то, что лежало на тарелке, я побрела в залитый луной сад и затерялась среди лабиринта живых изгородей и цветочных клумб.

Мне было все равно, куда идти. Меня вынесло в уголок сада, отданный розам. Голубоватый свет луны делал красные лепестки роз почти пурпурными, а белым придавал серебристый оттенок.

– Этот сад отец устроил специально для моей матери, – послышался за спиной голос Тамлина.

Я даже не обернулась – стояла, впившись ногтями в ладони.

– Сад был его подарком обретенной паре, – добавил Тамлин, вставая рядом со мною.

Я смотрела на розы и… ничего не видела. Наверное, мои неуклюжие цветы, нарисованные на столе, успели растрескаться и облупились. Или Неста соскребла их. Она не раз грозилась это сделать.

Ладоням стало больно от впившихся ногтей. Тамлин позаботился о моих близких, подчистил им память… Точнее, вычистил из их голов всякую память обо мне. Меня забыли. И я позволила ему это сделать. Он снабдил меня всем необходимым для живописи, отвел прекрасную комнату. Я могла заниматься любимым делом не урывками, а днями напролет. Он показал мне пруд, полный звездного света, лунную радугу и рыб, способных передвигаться по суше. Он спас мою жизнь, словно доблестный рыцарь из легенды. И я все это проглотила, словно бокал удивительно вкусного вина, какое умеют делать фэйри. Я оказалась ничем не лучше фанатичных «Детей благословенных».

Луна делала его золотую маску бронзовой, изумруды тоже слегка потемнели.

– Ты… чем-то расстроена.

Я подошла к ближайшему кусту и сорвала розу, исколов пальцы о шипы. Мне было плевать и на боль, и на капли крови, падающие на траву. Если я унесу эту розу домой и попробую написать на холсте… опять выйдет жалкое подобие. Мне никогда не достигнуть уровня художников, чьи картины украшали галерею. И садик Элайны за нашим домом я не смогу изобразить таким, каким помнила… даже если сама Элайна давно забыла обо мне.

Тамлин не упрекнул меня за сорванную розу, хотя наверняка дорожил родительским садом и памятью о своих родителях. Какими они были? Как относились к нему? Наверное, лучше и заботливее, чем мои – ко мне. Если бы кто-то похитил их сына, они бы обязательно отправились его искать.

Боль в пальцах сделалась жгучей, но я по-прежнему крепко сжимала розу.

– Мне невероятно совестно, что все эти недели я даже не вспоминала об отце и сестрах, – сказала я. – Почему? Сама не понимаю. Я не понимаю, почему что-то внутри меня возмущается и шепчет: «Тебе не стыдно все время тратить только на себя?» Вроде бы я не должна стыдиться, но ничего не могу с собой поделать.

Я слегка разжала пальцы, и роза наклонила головку. Мне показалось, что она успела завянуть.