Взглядов Канариса на исход войны не разделял практически никто из высших военачальников. Не изменила общего настроения генералитета и отмена объявленной с большой помпой высадки немецких войск на Британские острова; в течение следующего года не удалось привлечь еще никого из них к участию в планируемом государственном перевороте. Авторитет Гитлера у новоиспеченных фельдмаршалов и у тех, кто жаждал им стать, был столь высок, что они спокойно и равнодушно воспринимали тревожные сообщения абвера, на которые служба Канариса не скупилась, о возможной войне на два фронта. Что же касается войны с большевистской Россией, то Канарис не испытывал тех же самых чувств, какие побуждали его противиться насилию вообще и расширению театра военных действий в частности. Тем не менее он мысленно отверг этот новый легкомысленный план фюрера, ибо ясно видел схожие мотивы решений Наполеона в 1812 г. и Гитлера в 1941 г. В обоих случаях в основе лежало раздражение из-за неудавшейся попытки поставить Англию на колени. Канарис прекрасно сознавал тяжелые последствия нападения на огромную Советскую страну, которые не представляли себе ни Гитлер, ни его генералы, мечтавшие о новых глубоких охватах вражеских войск. Но он также понимал, что сосредоточение вооруженных сил Германии главным образом на Востоке обеспечит англосаксам столь необходимую передышку, которая им требуется, чтобы подготовить окончательный разгром Германии.

Но еще до того, как в июне 1941 г. немецкие войска нанесли мощный удар по Советской России, усилия Канариса, стремившегося помочь удержать войну, которую не удалось предотвратить, по крайней мере, в узких рамках и поскорее заключить мир, снова потерпели фиаско. И хотя Югославия не вызывала у него больших симпатий, его возмутила грубая манера военного вторжения в страну, которая попыталась воспротивиться своему насильственному присоединению к Берлинскому пакту. Через несколько дней после вступления немецких войск на территорию Югославии, 12 апреля 1941 г., Канарис посетил Белград, чтобы на месте ознакомиться с ситуацией. Тогда он впервые оказался в городе, недавно подвергшемся массированной бомбардировке. Проезжая по улицам в автомобиле, он повсюду видел дымящиеся развалины и был до глубины души потрясен бесчисленными сценами реального человеческого горя. Совершенно обессилев от увиденного и едва сдерживая слезы, Канарис вернулся в свою квартиру, устроенную для него на северном берегу Дуная в Землине. «Я не могу больше, – сказал он, обращаясь к своим спутникам. – Мы улетаем». На вопрос, в каком направлении следует лететь, Канарис ответил: «В Испанию». Примечательно, что в эти годы страданий и переживаний все чаще прибежищем Канарису служила любимая Испания, где он мог, хотя бы временно, обрести душевное равновесие и покой.

Помимо Испании, шеф абвера испытывал особую привязанность к Греции. Частенько он, полушутя и полусерьезно, поговаривал о своем желании в один прекрасный день, оставив и политику, и свою работу, уйти на пенсию и поселиться в этой стране. Позднее он както в разговоре с уполномоченным абвера в Греции во всех подробностях обсуждал план совместного открытия кафе в живописной местности с видом на Эгейское море. Среди потомков эллинов у него было много настоящих друзей. А потому Канарис особенно болезненно воспринял решение Гитлера весной 1941 г. помочь Муссолини, терпящему неудачи в войне против Греции.

В последний момент глава греческого правительства генерал Метахас попытался отвести угрозу нападения с помощью пространного меморандума, адресованного германскому кабинету министров. Передать документ рейхсминистру иностранных дел поручили греческому посланнику в Берлине. Но Риббентроп и на этот раз использовал свой излюбленный прием. Официальные документы иностранных правительств, которые могли его чем-то не устроить, он просто отказывался принимать.

Обескураженный дипломат, зная дружеские чувства Канариса к Греции и будучи в крайне затруднительном положении, вручил в конце концов меморандум ему.

И хотя Канарис не ожидал от своих действий никакой практической пользы, он тем не менее проявил достаточно гражданского мужества и передал послание через Кейтеля самому Гитлеру. К сожалению, предчувствие Канариса не обмануло. Меморандум был возвращен ему фюрером через Риббентропа, который в сопроводительной записке попросил начальника абвера не совать свой нос в дела, которые его не касаются. Канарис оставил пожелание рейхсминистра без ответа.

Когда в начале 1941 г. война в континентальной Греции закончилась, Канарис поспешил в Афины. Не в последнюю очередь он руководствовался желанием позаботиться там о греческих друзьях и, если нужно, в меру своих сил помочь им в трудной ситуации. В нашем распоряжении имеются восторженные отзывы некоторых из этих людей о помощи, которую оказывал им Канарис с присущими ему тактом и деликатностью.

Успешно проведенная высадка немецких войск на Крите не заставила Канариса изменить свое мнение о том, что у Германии нет ни малейших шансов победить Англию. Несмотря на захват этого большого греческого острова, важного стратегического пункта для войск, сражавшихся в Африке, он не верил в возможность проникновения немецких боевых частей в зону Суэцкого канала. И в начале лета 1941 г., и год спустя, когда перед сражением у Эль-Аламейна казалось, будто Роммелю стоит только руку протянуть, чтобы взять и Александрию и Каир, Канарис повторял, что война в Африке проиграна, так как «англичане господствуют на море».

В этих условиях Канарис вновь и вновь мысленно перебирал различные возможности добиться мира, прежде чем Германию постигнет катастрофа. Не исключал он и физического уничтожения Гитлера, хотя такой способ противоречил всей его природе. Тем не менее подобная мысль приходила ему в голову. Одновременно Канариса занимал вопрос, как не допустить дальнейшего расширения войны. Признаки недовольства продолжающейся войной, заметные в лагере государств-сателлитов Германии, должны были, учитывая общее настроение Канариса, не огорчать, а, наоборот, радовать его.

Канарису было не легко постоянно сдерживать себя, общаясь с высокопоставленными партийными функционерами, или отмалчиваться, когда какой-нибудь восторженный мелкий нацист просил его, овеянного славой всезнающего начальника разведки, сказать свое мнение о том или ином событии. Как-то к нему в кабинет пришел обергруппенфюрер СС Вернер Лоренц и в беседе спросил его мнение о складывающейся на фронтах ситуации. В ответ Канарис указал рукой на висящую на стене карту мира и заметил: «Здесь ситуация как на ладони, говорит сама за себя». Услышав реплику, Лоренц с подозрением взглянул на говорившего, будто задаваясь вопросом, не следует ли расценить эту фразу как признание пораженческих настроений. Тогда Канарис дружеским тоном продолжал: «Но у нас же есть фюрер». После этого непрошеный гость ретировался.

С нескрываемой иронией Канарис обошелся в разговоре с молодым генералом авиации, награжденным Рыцарским крестом с дубовыми листьями, который в период Битвы за Англию осенью 1940 г. хвастливо заявил, что под ударами немецких военно-воздушных сил англичане самое большое через 4–6 недель будут вынуждены «запросить пощады». «Ну что вы! – перебил Канарис расходившегося хвастуна. – Говорят, что фюрер даст им только четырнадцать дней, – и затем с серьезным выражением лица добавил: – А ведь фюрер всегда прав!» Смущенный генерал поспешил с доводами Канариса согласиться и предпочел вскоре удалиться. Когда дверь за ним закрылась, Канарис пробормотал: «Олух с дубовыми листьями и мечами».