Как это ни удивительно, но гестапо, судя по всему, или ничего не знало о предупреждении голландцам, или же сочло подозрения в отношении Остера необоснованными. И кроме того, гестапо шло в тот момент по другому следу. В первых числах 1940 г. «Научно-исследовательскому институту» удалось перехватить и расшифровать радиодепешу бельгийского посланника при Ватикане своему правительству; в ней говорилось о том, что недавно приехавший в Рим немец располагает информацией – по мнению дипломата, вполне достоверной – о предстоящем в ближайшее время наступлении германских войск на западе с нарушением нейтралитета Бельгии и Голландии. После этого, по личному указанию Гиммлера, гестапо, приступив к широкомасштабной проверке всех обстоятельств дела в самом Риме, выявило всех лиц, пересекавших в тот период германскую границу в сторону Италии. Однако усилия гестапо ни к чему не привели. Абвер, со своей стороны, тоже активно занимался этим эпизодом. Вместе с тем оба эти ведомства действовали порознь из-за глубокого взаимного недоверия. Группа 3-Е (3-й отдел абвера), руководимая полковником Роледером, добилась известных результатов, но о них, по понятным причинам, не узнали ни СД, ни Гейдрих. Один агент, чье имя и фамилия остались неизвестными, доложил из Рима, что все указывает на доктора Йозефа Мюллера как на источник предупреждения о готовящемся немецком наступлении. Как оказалось, он в самом деле по поручению Бека в конце апреля сообщил партнерам по переговорам о планируемом Гитлером выступлении в ближайшие 8—10 дней. Бек опасался, что, если не предуведомить противную сторону, то она вряд ли станет потом, в случае внезапного нападения, делать различия между «Германией цивилизованной» и гитлеровским режимом. И тогда любые усилия со стороны оппозиции по достижению мира будут восприниматься как притворное стремление СД к налаживанию контактов с англичанами перед нападением на Венло. Настаивая на предостережении нейтральных Бельгии и Голландии, Бек принимал во внимание огромный вред, причиненный Германии нарушением бельгийского нейтрального статуса в 1914 г. Для нашего исследования, однако, важна в первую очередь реакция Канариса на сообщение Роледера, которая свидетельствует о беспримерной отваге и присутствии духа. Расследование случая предательства в Риме он поручил… доктору Мюллеру. Как удалось ему установить, точная дата начала войны, которую он сам не знал и не мог назвать своему собеседнику, задолго до нападения стала известна от ближайшего окружения Риббентропа итальянскому министру иностранных дел Чиано и приближенным короля Италии; вот из этих-то кругов секретные сведения вполне могли попасть в распоряжение бельгийского посланника в Ватикане. Составленный Мюллером доклад Канарис объявил исчерпывающим и приказал Роледеру уволить римского агента. Таким образом, с этим делом было пока покончено. Гестапо тоже прекратило копать дальше, видимо не желая компрометировать Риббентропа. Тогда он еще не был в ссоре с Гиммлером.

Здесь уместно более подробно рассмотреть приведенные выше предполагаемые или доказанные случаи предупреждения противника о готовящихся военных операциях, ибо они помогают лучше понять особенности характера Канариса и его методы. Прежде всего они в полной мере подтверждают высказывания всех заслуживающих доверия свидетелей из близкого окружения Канариса, в один голос подчеркивавших его личную непричастность к непосредственной передаче военных секретов врагу. Когда кто-нибудь в узком кругу доверенных лиц предлагал намекнуть о чем-то важном другой стороне, Канарис неизменно напоминал: «Это равносильно измене родине».

Теоретически Канарис, конечно, понимал, что к основанному на тотальном терроре деспотическому режиму Гитлера, установленному в нарушение положений германской конституции и правовых норм, неприменимы обычные юридические понятия и что разграничительная линия, как мы уже говорили, пролегла не между, а поперек народов и государств. Мы также знаем, что, по его глубокому убеждению, победа Гитлера обернулась бы для Германии и всего мира величайшим несчастьем. И все же Канарису не хватило решимости сделать последний шаг и всеми доступными средствами способствовать поражению Гитлера. Он был не в состоянии прыгнуть выше головы, преодолеть себя, собственную природу. Причем имеются в виду не только традиции его профессии; по складу своего характера он всегда был противником любых крайностей. И хотя он сознавал, что ежедневно совершает поступки, которые с юридической точки зрения квалифицируются обычно как государственная измена, однако на прямое предательство он пойти не мог.

Это вовсе не означает, что Канарис считал себя в чем-то лучше и нравственнее своих сотрудников, и в первую очередь Остера, которые, мучаясь такими же сомнениями, в конце концов преодолевали тяжелую борьбу между воинским долгом и совестью гражданина и делали последний шаг, так пугающий шефа абвера. Канарис лучше, чем кто-либо, знал, что если Остер, невзирая на свое происхождение и воспитание, на традиции своего сословия и привитые понятия о чести, все же не побоялся запятнать себя позором государственной измены, то сделал он это вовсе не из честолюбия, каких-либо личных амбиций или корыстных побуждений. Канарис отлично понимал, что Остером двигала лишь безграничная любовь к своей отчизне. По его твердому убеждению, все средства были хороши для того, чтобы поскорее покончить с преступным режимом Гитлера. В этом Остер видел свой долг перед родиной. Сам глубоко религиозный человек, Канарис мог себе представить, каких душевных переживаний стоило Остеру отважиться на такой поступок, как предостережение противника, – ведь на первых порах оно неизбежно влекло за собой тяжелые потери германских войск, хотя в итоге помогло бы побыстрее прекратить войну и таким образом избежать гибели сотен тысяч, быть может, миллионов людей, разрушения духовных ценностей и уничтожения огромных материальных богатств[18].

Поэтому Канарис ни на секунду не сомневался в необходимости защищать Остера или доктора Мюллера от гестапо. Он делал это сознательно, опираясь на свой авторитет и репутацию. Как видно из документов дела Остера, хранившегося в гестапо, в 1944 г. один из высокопоставленных чинов СД допросил начальника группы 3-Е полковника Роледера о расследовании, которое проводилось в отношении доктора Йозефа Мюллера. Отвечая на вопросы, Роледер пояснил, что считал донесение римского агента вполне достоверным, однако воспринял указания Канариса как приказ, ослушаться которого не посмел, хотя придерживался иного мнения.

Победа Гитлера во Франции ничуть не поколебала уверенности Канариса в том, что, если не удастся устранить Гитлера и нацистское правление и достичь затем мирного разрешения военного противостояния, Германию ожидает неминуемая катастрофа. Вскоре после падения Парижа Канарис отправился в Мадрид. Живущий там племянник, который недавно обручился, спросил его, не лучше ли отложить венчание и свадьбу до окончательной победы Германии, которая, учитывая огромные успехи во Франции, не заставит себя долго ждать. На молодого человека произвело сильное впечатление, когда он заметил, как лицо любимого и очень почитаемого дяди при словах «окончательная победа» потемнело и как он, покачав головой, печальным голосом посоветовал не медлить с женитьбой и наслаждаться жизнью, пока светит солнце. «Буря, которая скоро разразится над Германией, будет ужасной, в этом я твердо убежден», – добавил Канарис.