– Я совсем не против того, чтобы выставить эту картину. Я считаю, что все должны ее видеть.

– Ладно, – согласилась я. – Но это не то, что вы говорили в прошлый раз. Тогда вы настаивали, чтобы Лори взял ее домой.

Квик сделала глубокий вдох.

– Что ж. Признаться, я не в восторге от того, как Рид планирует использовать картину. И пока мы не получим дополнительную информацию от Гуггенхайма, мои сомнения никуда не денутся.

– А в чем вы сомневаетесь?

На лице Квик мелькнуло выражение загнанности. Я замечала у нее такое выражение и раньше – сквозь замочную скважину в Скелтоновском институте, когда Лори вернулся, чтобы продолжить переговоры с Ридом. Вот и сейчас взгляд Квик метался по ковру, разделявшему нас. Она судорожно вдыхала воздух, как будто хотела говорить, но сдерживалась. Это было мучительно, но я знала: если я открою рот, не останется ни малейшего шанса, что она наконец что-то скажет.

– Исаак Роблес не писал этой картины, Оделль, – проговорила Квик, сжимая в руках буклет.

Мое сердце забилось учащенно.

– Но ведь на той фотографии он стоит перед картиной.

– И что из этого? Я могу пойти и сфотографироваться перед какими угодно картинами. Это же не значит, что я их автор.

– Но снимок сделан у него в мастерской…

– Оделль, дело же не в том, что я не верю в то, что он написал эту картину. Я просто знаю, что он эту картину не писал.

Ее последняя фраза, точно стрела, со свистом преодолела расстояние между нами и поразила меня в живот. Меня охватила жуткая дрожь, я вся покрылась гусиной кожей – так случается, когда вам наконец говорят правду и вы воспринимаете ее всем телом.

Наверное, вид у меня был идиотский.

– Он не писал ее, Оделль, – повторила Квик. Ее плечи поникли. – Это был не он.

– Но тогда кто?

Мой вопрос все разрушил. Квик выглядела потрясенной, постаревшей, странной. Глядя на нее, я и сама почувствовала себя немного больной и напуганной, а она явно была в ужасе.

– Как вы, нормально? – спросила я. – Может, вызвать доктора?

– Нет. Уже поздно. Все нормально. – Однако я слышала, что у нее перехватило дыхание. – Вам нужно вызвать такси. У меня есть номер, он записан в коридоре. Не беспокойтесь, я заплачу.

Я встала, запнувшись о порог гостиной, вышла в прохладный сумрак коридора, а там включила светильник, стоявший на столе с телефонным аппаратом. Номера не было видно. Дом за моей спиной погрузился в тишину. Я чувствовала, что во мраке кто-то есть, и у меня по спине пробегали мурашки. Обернувшись, я заметила что-то на лестнице – оно двигалось ко мне. Я ухватилась за край стола, и тут в лужицу желтого света прыгнул кот Квик. Он сидел неподвижно, и его зеленые глаза мерцали. Мы смотрели друг на друга, и только небольшое движение в районе кошачьих ребер убедило меня в том, что это живой кот, а не чучело.

– Посмотрите в ящике, – надтреснутым голосом проговорила Квик, и я подскочила на месте. – В ящике должна быть телефонная книга. «Т» – такси. Я снова повернулась к лампе, чувствуя себя по-дурацки и надеясь, что, кроме кота, никто не подстерегает меня во мраке.

Я до сих пор не знаю, было ли случившееся одним из планов Квик – возможно, она заводила меня все глубже в лес, – а может, из-за болезни, находясь под воздействием сильнейших лекарств, она просто не осознавала, что я могу обнаружить.

Наконец я вытащила телефонную книгу из ящика, где она лежала среди старых карт, мотков лески и нераскрытых мышеловок. Листая в поисках «Т», я увидела две любопытных вещи. Первая – под «С» Квик плавным почерком вывела черными чернилами:

Скотт – «Красный дом»

Бэлдокс-Ридж

Суррей HAS-6735

А вторая – маленькое белое письмо, сложенное вдвое и спрятанное между страницами телефонной книги.

– У вас там все в порядке? – крикнула Квик.

– Да! – ответила я дрогнувшим голосом. – Вот только что нашла.

Я в растерянности смотрела на адрес Скотта. Должно быть, эта запись появилась совсем недавно: вероятно, Квик проводила собственное расследование насчет Лори и его картины – и тогда, бог свидетель, оно не должно было вызвать у меня такое удивление. Казалось невероятным, что Квик может быть знакома с семьей Скотт. Да и Лори, кажется, не узнал ее, не так ли? Он выглядел явно ошеломленным Квик, чтобы умудриться скрыть тот факт, что он действительно ее знал. И все же адрес его семьи был в ее телефонной книге. Что-то концы с концами не сходились.

Я быстро открыла письмо, понимая, что времени у меня в обрез. Из сложенного листа выпала тонкая полоска бумаги и, порхая, опустилась на пол. Я встала на колени, чтобы поднять ее, и начала читать, скорчившись в полутьме, все еще под взглядом кота Квик. Это была телеграмма, и моим изумленно раскрытым глазам предстал следующий текст: «ДОРОГОЙ ШЛОСС ТЧК ЭТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ФОТОГРАФИЯ ТЧК МЫ ДОЛЖНЫ ПРИВЕЗТИ Р В ПАРИЖ-ЛОНДОН-НЙ ТЧК С ЛЮБОВЬЮ ПЕГ». В телеграмме были место и дата: «ПАРИЖ – МАЛАГА 2 июля 1936».

Я и теперь вижу, как стояла на коленях в коридоре Квик, точно грешница. Меня била мелкая дрожь, потому что я ощущала подергивание нитей, ведущих меня к некоему тайному знанию, остававшемуся за пределами моего понимания. Шлосс. Гарольд Шлосс? Это был арт-дилер, чье имя упоминал Рид. Какого черта делала эта телеграмма здесь, в Уимблдоне, в телефонной книге Квик? Сама хозяйка сидела в гостиной, буквально в нескольких шагах от меня, но в то же время нас могли разделять и тысячи миль.

Я села в надежде, что время замедлит свой бег и даст мне возможность подумать. «Пег» могла быть Пегги Гуггенхайм, «Р» мог быть Роблесом; даты совпадали, а телеграмма была отправлена в Малагу, где, как сказал Рид, в то время обитал Роблес. Если это правда – а было похоже на то, – то за эту телеграмму Рид мог бы и убить. И вот она была здесь, у меня в руках, обнаруженная в ящике.

– Оделль! – позвала меня Квик, и в ее голосе мне послышались нотки паники. – Вы что, вызываете такси с помощью азбуки Морзе?

– Линия занята. Я просто жду, – откликнулась я.

Положив телеграмму на стол, я взяла письмо. На нем стояла дата: 27 декабря 1935 года. Я вдохнула запах старой тонкой бумаги. Письмо было адресовано мисс Олив Шлосс, жившей в квартире на Керзон-стрит. Текст письма оказался таким:

В ответ на Вашу заявку, направленную Вами в школу Слейда, мы рады предложить Вам курс для получения магистерской степени в области изящных искусств, который начнется 14 сентября следующего года.

Преподавателей весьма впечатлили богатое воображение и новизна, продемонстрированные в Ваших картинах и этюдах. Мы будем рады такой ученице как Вы и уверены, что вы займете достойное место в русле скрупулезной, развивающейся старой школы…

– Оделль! – Теперь Квик позвала меня уже очень резко.