— О, он не мой… мы не… — возразила Генриетта.

— Перестань, ты без ума от него. Все это видят. Тебе везет, он сделает тебе шикарных малышей. Только подожди, вот увидишь.

Качая головой, отчаянно пытаясь сдержать слезы, Генриетта попросила разрешения подержать дочку Розы. Прижавшись носом к шее ребенка, источавшего изумительный аромат, она испытала сильное томное желание. Она так задумалась над словами о детях от Рейфа, что не заметила, как он смотрит на нее печальным взглядом потемневших глаз. Когда Генриетта подняла голову, он уже прощался и терпеливо ждал, когда она подойдет к нему.

Она вернулась в приемную, где пила чай с миссис Флауэрс, пока Рейф отсутствовал по какому-то делу. Ее собеседница не могла нарадоваться помощи, какую оказывал Рейф роддому.

— В наших глазах он святой, — заговорила та. — Мисс Маркхэм, он жертвует нам не только деньги, но и свое время. Всегда прислушивается и никогда не делает поспешных суждений. Имеются роддома, куда не принимают незамужних женщин, не говоря уже о тех, кто… ну… скажем, они не совсем респектабельны. Но здесь, в роддоме Святого Николая, женщины знают, что их не прогонят. Для нас важнее всего, чтобы мать и ребенок остались вместе, какой бы ни была мать. И это дает положительные результаты… в большинстве случаев, — с гордостью говорила миссис Флауэрс.

— Конечно, у нас есть недостатки, — продолжила она. — Одни женщины просто не справляются с ситуацией. А другие… ну, они и не хотят справляться. Я имею в виду не только женщин из этой местности. Хотя мы находимся в самой гуще Бермондси, мы также расположены недалеко от Мейфэра. Некоторые дети, которых мы находим у порога задней двери, завернуты в самые изящные пеленки, в одеяла из мягчайшей шерсти ягненка. Мы стараемся пристроить их в дома с подходящими семьями. Его светлость уговорил работников своего имения усыновить несколько таких малышей. Но иногда нам не удается пристроить их, и тогда малышей приходится отправлять в приют для подкидышей в Блумсбери-Филдс. Нам не хочется так поступать, но… другого выхода нет, — безрадостно сказала миссис Флауэрс.

Генриетта вспомнила слова Рейфа: их слишком много. Она считала его бессердечным, но он говорил, опираясь на опыт. На настоящий опыт. Гораздо более реальный опыт, чем ее трогательные попытки сделать что-то. Безгранично тронутая тем, что она увидела в роддоме Святого Николая, Генриетта поняла — в тот день у собора Святого Павла она приняла за цинизм реальность без всяких преувеличений. Роддом Святого Николая являл собой луч надежды, но это был крохотный островок в океане жалкого существования.

За какую же идиотку он, должно быть, принял ее. Вспомнив кое-что из того, что она тогда наговорила, Генриетта почувствовала себя полной дурой. Вспомнив о своем зароке, данном в трущобах на Петтикоут-Лейн, сделать что-либо стоящее в будущем, она поняла, что в этой области ей остается лишь советоваться с Рейфом, и вспомнила, что после сегодняшнего дня она вряд ли снова его увидит.

— Ну что ж, теперь мне, пожалуй, лучше заняться делом. — Миссис Флауэрс торопливо поднялась и пожала Генриетте руку. — Как чудесно, что мы познакомились, мисс Маркхэм. Надеюсь увидеть вас снова. Я пришлю сюда его светлость.

— Это было просто чудесно. Миссис Флауэрс вы должны гордиться вашим роддомом. Я никогда не видела столь… Спасибо вам.

Не благодарите меня. Если бы не его светлость, не было бы этого роддома. Он замечательный джентльмен. Самый замечательный в Англии, уж поверьте мне. Вы ведь должны знать это. До свидания, мисс Маркхэм.

Миссис Флауэрс ушла, шурша накрахмаленным фартуком, который надела поверх своего кашемирового платья. Оставшись одна, Генриетта сидела на стуле с прямой спинкой и смотрела в пустоту. Как всегда, в ее голове роились вопросы. Почему Рейф привез ее сюда? Как все это связано с тем, о чем они спорили вчера вечером? Что он имел в виду, говоря, что не заслуживает счастья?

Дверь отворилась, и вошел Рейф.

— Ты пила чай?

— Да, спасибо. Миссис Флауэрс очень любезна. Она из тех, кого папа обычно называет солью земли.

Рейф прижался к небольшой каминной доске, расположенной позади стола. Как всегда, он был одет по последней моде. Темно-синий фрак с длинными фалдами. Замысловато завязанный шейный платок, из его снежно-белых складок выглядывала булавка с бриллиантом, жилет в серебристо-серую полоску. Панталоны в обтяжку тоже в серебристо-серую полоску. Сапоги блестели так, что она могла бы разглядеть в них отражение своего лица, если бы посмела взглянуть. А его лицо… Был заметен какой-то блеск совершенства. Однако под ним скрывалось столько изъянов, столько противоречий и одновременно столько же восхитительных качеств.

Кто он? Граф, спаситель девиц, попавших в беду, повеса или филантроп? Мужчина, которого она любит. Сердце Генриетты больно сжалось. Она действительно любила его.

— Рейф, то, что ты сделал, это… невозможно выразить словами. Я чувствую себя такой пристыженной, ведь мои старания на этом поприще оказались бесполезны. Ты должен гордиться. Жаль, я не могу принять участие в столь прекрасном начинании. Правда, это воистину замечательное место.

Рейф выглядел смущенным.

— Ты приписываешь мне слишком много заслуг. Я основал этот роддом не филантропии ради. Я не добрый дядя.

— Ты хочешь сказать, что не такой, как мои родители? Да, я знаю, ты не такой. Ты гораздо практичнее. Рейф, мне хотелось бы…

— Генриетта!

Она вздрогнула.

— Генриетта, ты меня не слушаешь. Я поступил так не из-за альтруистических соображений. По крайней мере, не с самого начала. Я делал это, чтобы загладить свою вину.

Рейф сжимал кулаки. Его плечи напряглись. Он оказался во власти какого-то ужасного чувства, чего она раньше в нем не замечала.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Генриетта.

— Я думал, мне станет легче на душе, если помочь матерям сохранить своих малышей. Я хотел хотя бы немного загладить свою вину. Вину за ребенка, которого я не сохранил. Не хотел сохранить.

У Генриетты возникло ужасное ощущение, будто она стоит на крутой лестнице и знает, что ее вот-вот столкнут вниз.

— Чьего ребенка?

— Моего. Моего и Джулии.

— Что с ним произошло?

Рейф вынужден был ответить. «Полный разрыв, и тогда он смирится с тем, что они расстались», — твердил он себе. Прошлой ночью он остался наедине в своей спальне и страдал от перепалки, произошедшей между ними в танцевальном зале. Тогда ему казалось, что разрыв возможен, даже разумен. Теперь он уже не был столь уверен в этом. Столь ужасное… сможет ли он сделать такое признание? Он должен был сказать ей все, чтобы она могла спокойно уйти. Но не погибнет ли он от страданий, которые навлечет на себя?

— Рейф, Рейф, что произошло с малышом? С тем ребенком?

Рейф собрался с духом. Либо теперь, либо никогда. Больше нельзя предаваться сожалениям. Он резко вздохнул.