очень переживали, что живут слишком близко. Их квартиры на разных берегах Сены разделял лишь мост Альма, в таких обстоятельствах прибегать к услугам почты было довольно странно. Впрочем, странности никогда не пугали Марселя, а потому однажды он положил начало их переписке. Тати не сразу подхватил эту инициативу, отвечал другу только из путешествий, но потом и он начал сочинять депеши, сидя у себя дома, за письменным столом у окна. Стоило ему лишь оторвать взгляд от листа бумаги, как тот «упирался» в окна адресата. Будучи человеком рациональным до мозга кости, он всякий раз расстраивался от этого. Но достаточно было на секунду представить, как друг обрадуется, и выбора не оставалось. Недюжинным усилием воли Тати заставлял себя не поднимать головы, пока не запечатает конверт.

Кто знает, быть может, именно из-за начавшейся переписки встречались они все реже и реже. Хотя совсем без личного общения друзья обходиться не могли и неизменно виделись, как минимум, несколько раз в месяц. Тоска друг по другу постепенно нарастала с каждым днем, прошедшим с последней встречи, пока наконец кто-то первым не срывался с места и не бежал через мост Альма.

Впрочем, иногда возникали и внеочередные поводы. Например, когда квартиру Марселя ограбили, он несколько недель жил у Тати. Тот убеждал перепуганного страдальца: произошедшее вовсе не значит, что теперь его будут грабить постоянно. Однако вернуться в свою прежнюю излюбленную обитель Марсель все же не решился. Вместо этого он переехал еще ближе к другу – так ему было спокойнее. С тех пор они жили в соседних домах на правом берегу Сены, и мост Альма более не был нужен.

Шли годы, чью смену можно засвидетельствовать последовательностью подобных историй, но это ни к чему. Тати женился первым, быстро обзавелся детьми, наполнившими его дом шумом и радостью. Страсти к бриджу и лошадям это не отменяло, хотя начисто исчезла любовь к путешествиям. Своего друга он уверял, будто теперешняя склонность к домоседству никак не связана с его семейной жизнью. Это не было похоже на правду. Видимо, с годами Тати утратил и способность трезво смотреть на себя.

Те, кто, как и мы, пропустил с десяток лет жизни Марселя, были бы немало удивлены, встретив его сейчас. Более того, вряд ли с ним удалось бы столкнуться на улицах Парижа, поскольку с некоторых пор он постоянно пребывал в разъездах, пристрастился к охоте, начал курить, оставаясь в душе все тем же ранимым и нежным человеком. Нынешний Марсель мог выстрелить в живого леопарда, а потом часами рассказывать об этом басом – от сигар его голос стал значительно ниже, – но, как и прежде, он робел подойти к женщине. Впрочем, как минимум несколько раз ему удавалось найти в себе силы, хоть и не без помощи Тати. Дважды он был женат, но ни один из браков не длился дольше полугода.

Описанная дружба двух французов вполне могла бы продолжаться всю жизнь, если бы не следующие странные события. Как-то утром один из них явился в кабинет психотерапевта и после продолжительных невнятных рассуждений все-таки смог объяснить, что его беспокоит. Дескать, вот уже много лет у него имеется вымышленный друг, с которым он периодически видится и даже состоит в переписке. Для убедительности, а также для удобства врача посетитель, а точнее, уже пациент прихватил с собой и внушительную стопку писем от воображаемого корреспондента. Чем больше он углублялся в детали своей истории, тем становился спокойнее и рассудительнее. В самом конце он заявил, что смотрит на себя вполне трезво, видит, что с ним не все в порядке, и сознает, что ему нужна помощь. «За тем, собственно, я и пришел сегодня к вам в кабинет», – резюмировал он свою речь, но странные события на этом не закончились.

Вскоре, а быть может, незадолго до описанного случая произошел похожий инцидент со вторым другом, который тоже внезапно заявился к доктору. Трудно сказать, кто из них сделал это раньше, потому невозможно определить, чей поступок стал причиной, а чей – следствием. Неясно даже, имелась ли вообще между визитами какая-нибудь связь или же это было чистое совпадение.

В отличие от первого, второй сразу казался спокойным и собранным, хотя говорил куда более странные вещи. Он начал разговор с того, что где-то на свете живет некий субъект, у которого есть вымышленный друг. «Это, знаете ли, само по себе довольно странно», – заявил посетитель уверенно.

Может сложиться превратное впечатление, что он пришел рассказать историю чужой болезни, не имеющей к нему никакого отношения, но это не так. Человек, сидящий перед психотерапевтом, превращался в пациента ничуть не менее стремительно, сознавал это сам и тоже просил помощи, хотя второй случай оказался несколько сложнее, поскольку, по его собственным словам, он и являлся упомянутым вымышленным другом.

Изложенный сюжет может возмутить скептически настроенного читателя: что за чехарда фантазмов?! К чему это все?! Зачем эти нагромождения нереальных людей? Помилуйте, но что есть литература, как не истории о нерожденных? Кроме того, не стоит торопиться с выводами, ведь в действительности только один из героев представляет собой совершенно бесплотный, не связанный с реальностью образ. И это как раз первый субъект, у которого на деле не было никакого вымышленного друга, так как его самого не существовало. Второй же, напротив, был полностью подлинным и верным воображаемым товарищем совершенно реального человека. Впрочем, личность последнего осталась за пределами рассказа.

Феоклимен

До рассвета было еще далеко, но богоравный Феоклимен шел по лесу, через чащу, без тропы, уверенным шагом, будто днем. Это одно из качеств прорицателей – их редко обуревают сомнения. У простых смертных такое свойство вызовет зависть, покажется преимуществом, но на деле это тяжелая ноша, вроде неизлечимой болезни или постоянно ноющей раны.

Быть может, потому Феоклимен и предпочитал бродить по ночам, когда птицы либо спят, либо их предупреждающий о грядущем полет не разглядеть впотьмах. Если глаза видят не дальше чем на пертику, если можно ненароком споткнуться, не заметить сук, а то и провалиться в яму, богоравный начинал ощущать себя обычным человеком. Только ночью он мог испытывать радость неуверенности, почувствовать трогательную до мурашек робость следующего шага.

Днем же Феоклимен действовал наверняка. Даже если придется пойти на смерть, он сделает это уверенно и гордо, коль скоро Афина предупредит угодной ей птицей. Ясновидцу не пришлось сомневаться и двенадцать дней назад, когда он пронзил копьем сердце Клеитоса, знаменитого в городе мужа, да еще и приходящегося ему дальним родственником. Все оттого, что он