— Воробей, наверно, способен подольше потрудиться, — презрительно фыркнула себе под нос самая красивая женщина Египта.

...Через два часа, когда солнце уже подобралось к зениту, Нефи в лёгкой полупрозрачной белой тунике сидела в кресле на просторной веранде и, удовлетворённо улыбаясь, смотрела, как Тутмес работает над её бюстом.

— Что хорошо в твоём полусумасшедшем муженьке, так это то, что он требует от нас работать по-новому, — проговорил скульптор, отступая и внимательно вглядываясь в модель, а потом быстро переводя взгляд на творение своих рук. — Хотя здесь, в Фивах, это делать чрезвычайно трудно. И дело не только в том, что все художники, мастера и подмастерья давно уже привыкли работать по привычке. Тут всё давит на тебя и подчиняет устоявшимся и окостеневшим нормам. Смотришь на стены в храме или во дворце и видишь росписи, барельефы, выполненные как по одному лекалу, скульптуры — то же самое, все на один манер. И так работали многие и многие поколения. Не только художники и скульпторы, но и простые горожане так привыкли к этим устоявшимся формам, что не воспринимают ничего, что отступает от привычных схем. Хочется плюнуть на всё и уехать куда-нибудь в чистое поле и там работать. Возводить новый город без всех этих занудных, цепляющихся, как репья к одежде, окостеневших традиций.

Нефертити с интересом посмотрела на разговорившегося Тутмеса.

— А что, ведь это идея! — вскочила она с кресла и лёгкой походкой прошлась по веранде. — Перенести столицу в то место, где никогда никто не жил. Где нет ни традиций, ни местных богов, ни храмов, ни недовольных жрецов. Основать свой город, и не просто город, а столицу империи. Это мысль!

— Конечно, — подхватил Тутмес, — представляешь, сколько работы там открылось бы для архитекторов, скульпторов, художников. И полная свобода: строй, ваяй, рисуй по-новому.

— Ладно, пора нам прощаться, — сказала Нефи. Она подошла к Тути и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в щёку. — Я пойду одеваться. Мне нужно ещё заехать к тётке, она звала меня поговорить. В следующий раз я приеду через пару дней. До свидания, любимый.

Царица пошла вглубь дома, а Тутмес продолжил работать над бюстом. Ему казалось, что он наконец-то сумеет передать тонкое и прекрасное лицо его любимой женщины.

Когда молодая царица плыла на барке через Нил — дворец Тии находился на западном берегу, — она вспомнила рассказ служанки и на душе стало неспокойно. Нефертити хорошо понимала, что жестокая и истеричная политика её мужа приведёт в конце концов к отчаянному противодействию тех, кого он задевал за живое. Ведь загони мышку в угол, и она начнёт кусаться. А тут в угол загоняли всё жреческое сословие страны и тесно связанную с ним столичную и провинциальную аристократию. Да и простой народ не мог понять вот так сразу, почему нужно забыть всех своих местных богов и молиться только новому фараону, а тот уж в свою очередь попросит за людишек новое сверхбожество — Атона. И это происходит в стране, где люди тысячелетиями привыкли молиться многим богам, большим и малым.

«Взрыв всеобщего неудовольствия сметёт нас, как сильный порыв ветра в бурю срывает жалких мартышек с макушек пальм, — думала царица, поглядывая на берега. — Да, надо увозить моего ненормального муженька из этого города. Пусть возится в новой столице со своими начинаниями, а на местах мне придётся договариваться и со жрецами, и с аристократами, да и со всем народом египетским. Удастся ли это? Посмотрим! Иного выхода нет. Надо продержаться ещё лет пять-десять, потом Хеви совсем одряхлеет и ослепнет. Тогда можно будет открыто взять власть в свои руки, а пока надо попытаться изолировать его для общей пользы».

Так думала молодая царица, подплывая по каналу к дворцу Тии. Было самое жаркое время дня. Солнце палило нещадно. По низким ровным берегам росли пальмы, фиговые деревья, густые кусты тамариска и акации. В саду старшей царицы никого не было. Лишь голые рабы работали у шадуфов[20], поднимая за верёвку кожаные вёдра с водой из канала и переливая их в канавки сада. Слышны были скрипы деревянных журавлей и монотонное пение рабов на непонятном языке.

Вскоре барка Нефертити пристала к пустынному причалу, и молодая царица поднялась по ступенькам во дворец. Здесь было сумрачно и прохладно. Пока Нефертити не спеша шла по хорошо знакомым дорожкам любимого сада, а потом через длинную анфиладу помпезно украшенных залов, её тётка заканчивала разговор со своим визирем Эйе.

— Так ты считаешь, что если всё будет идти так, как шло последние шесть лет, то смута неизбежна? — спросила Тии, взволнованно теребя золотую цепочку на шее.

— И начнётся она в столице, — энергично кивнул Эйе и стукнул кулаком по сухому колену, закрытому льняной тканью, вышитой серебром и золотом.

— Почему в столице?

— Да потому, что в Фивах народ каждый день наблюдает, как унижают его исконного, древнего бога Амона. Ведь твой сынок давно уже уподобился мальчишке, который размахивает красной тряпкой перед носом у быка. И думать, что это может продолжаться вечно, просто глупо.

Тии тяжело вздохнула и откинулась назад на резную спинку кресла из чёрного дерева, инкрустированного серебром и слоновой костью. На её парике звякнули многочисленные украшения из бирюзы и разноцветных драгоценных камней. В зале наступила тревожная тишина. Внезапно послышались мерно приближающиеся звуки тяжёлых шагов. Хозяйка дворца удивлённо посмотрела на высокую дверь, покрытую затейливой резьбой и серебряными пластинками в виде причудливых сказочных чудовищ. Створки резко распахнулись, и на пороге появилась невысокая полная фигура, сплошь покрытая золотыми украшениями с огромным количеством драгоценных камней. Это был могущественнейший временщик, правая рука молодого фараона Туту. Он не спеша, вразвалку вошёл в зал. За его спиной, бесцеремонно топая, шли воины свирепого вида.

— Как ты смеешь входить сюда, негодяй? — вскочила с кресла Тии.

Она так посмотрела на вошедших, что даже у отъявленных головорезов мурашки побежали по спинам. Ведь перед ними была царица страны, правящая единолично уже почти тридцать лет. Но Туту лишь нагло улыбнулся.

— Мой божественный повелитель приказал мне принять дела у визиря Эйе, — с лёгким небрежным поклоном проговорил фаворит молодого фараона, приближаясь к царице. — А раз его почти никогда невозможно застать у себя, ведь он круглые дни и ночи совещается с вашим величеством, мне пришлось приехать сюда.

Туту насмешливо осклабился, показывая большие жёлтые зубы.

— Ах ты, мерзавец! — воскликнул Эйе и шагнул вперёд, вскинув позолоченный посох.

Огромный воин с длинными волосами и чёрной кудрявой бородой выскочил из-за спины Туту и выхватил посох из рук Эйе. Раздался треск, и сломанный посох упал к ногам царицы.

— Не надо так волноваться, — расхохотался наглый временщик. — Это вредно для здоровья, ведь с тобой, старичок, и удар может случиться. Помрёшь ещё до того, как передашь мне свои дела.