немедленно; и не воплощается в памяти в исходной безжалостной форме. Воспоминания, которых избегают, доступны до тех пор, пока они не исчезнут в ходе обычного процесса забывания[248].

Два родственных понятия усиливают модель вытеснений с точки зрения ее сторонников, но еще больше ослабляют ее с точки зрения критиков. Первое (близкое к первоначальной фрейдистской идее «раздвоенного эго») – это диссоциация: одна часть самости может настолько отделиться и дистанцироваться от внешней или внутренней реальности, что это будет выглядеть так, будто «она» не видит, что случилось. Травма ребенка, подвергшегося сексуальному насилию, настолько невыносима, что она диссоциирует, и он больше не переживает страдания как часть своего ощущаемого «я». Таким образом, разум имеет дело с «воспоминаниями о травмирующем насилии в детстве, которые нельзя забыть обычным способом, потому что их вообще никогда не удавалось полноценно узнать»[249].

Второе – это понятие множественной идентичности и конкретный диагноз Диссоциативного Расстройства Идентичности (MPD-ДРИ). Это еще больше расширяет тезис о диссоциации, что приводит к еще более радикальным последствиям для дебатов о восстановленной памяти[250]. Бессознательное человека, страдающего ДРИ, регистрирует настолько ужасные тайны, что «простое» подавление – массовое и мотивированное забывание – не может их сдержать. Воспоминания даже не доходят до стадии вытеснения; насилие настолько ужасно, что ум не может пережить никакого осознания. Создаются части личности, которые функционируют как самостоятельные личности, каждая из которых достаточно автономна, чтобы изолировать запретные или травмирующие воспоминания от личности в целом. Каждый неинтегрированный фрагмент разделенного «я» – со временем к исходному первичному фрагменту могут присоединиться новые фрагменты – называется «альтер» (от латинского слова alter-другой). Эти альтеры ничего не знают ни о сути личности (то, что от нее осталось), ни друг о друге; основная часть, похоже, понятия не имеет об их существовании. К середине 1980-х люди, испытавшие такую диссоциацию («множества», как их называют в психотерапии), сообщали о подавленных воспоминаниях, производивших сенсации: не только об инцесте, но и изнасиловании во время сатанинских культовых ритуалов, человеческих жертвоприношениях, о похищениях инопланетянами и рождении от них детей[251].

Идея о подавлении и восстановлении памяти вскоре вышла из терапевтического контекста и превратилась в смесь социального движения, городского фольклора и культа. Именно тогда она начала вызывать все более убийственную критику (называемую свидетельством дальнейшего отрицания):

• О многих актах насилия действительно не сообщается, но о большинстве из них не сообщается не потому, что о них забывают, вытесняют или отрицают: режим отрицания, навязанный патриархальной властью, является достаточным основанием для молчания.

• Тезис о жестоких репрессиях, представление о том, что люди могут полностью забыть, что подвергались неоднократному насилию в течение длительного периода времени, противоречит всему, что известно о памяти. Его работа по своей сути неравномерна и импровизационна, как и постепенное избегание, а затем атрофия болезненных воспоминаний. Таким образом забываются отдельные события, но продолжающееся насилие на протяжении многих лет оставляет после себя паутину навязчивых и нежелательных воспоминаний. Столь же маловероятно, что до сих пор подавленный опыт может быть «восстановлен» из хранилища мозга, а затем воспроизведен в ярких кинематографических деталях.

• В литературе по СПП представлены понятные контрольные идентификаторы человеческого поведения и чувств, которые используются для обозначения симптомов подавленного сексуального насилия в детстве и/или (с полной непоследовательностью) механизмов преодоления этих симптомов. Такие списки симптомов – чувство одиночества, страх добиться успеха, низкая самооценка, чувство отличия от других людей, мечты о пространствах или объектах, избегание зеркал, избыточный вес (или недостаточный вес), беспорядочные половые связи (или полное отсутствие сексуального опыта), наличие амбивалентных отношений, – бесполезны, но не безвредны для миллионов, пытающихся оказать себе помощь самостоятельно и проверяющих свой статус жертвы. Еще более бесполезным является экспертный диагноз терапевта: ваше отрицание насилия является окончательным доказательством того, что оно действительно имело место[252].

• Большинство людей, особенно тех, кто находится в состоянии психического потрясения, очень внушаемы. Методы и медикаменты, используемые для восстановления воспоминаний – гипноз, тиопентал натрия («лекарство правды»), перекартирование тела, повторное написание автобиографии, первобытный крик, возрастная регрессия и управляемые образы, оставляют пациентов открытыми для терапевтических внушений. Это уязвимые люди, отчаянно ищущие причинно-следственную связь, которая могла бы объяснить их страдания. Они готовы наполнить смутные воспоминания деталями, которые легко доступны в массовой культуре – через литературу самопомощи, ток-шоу и средства массовой информации. Эта творческая работа с памятью стимулируется и вознаграждается (хотя бы только ободряющим кивком) ревностными восстановителями памяти. Результатом часто становятся фантазии и вымышленные воспоминания. Внушаемый пациент присоединяется к терапевту (действующему скорее с благими намерениями, чем с целью обмана) по самореализующейся спирали. Будучи тщательно созданным, повествование о насилии вызывает доверие и упорно защищается.

• Если обвиняемый, его семья или другие терапевты заявляют, что здесь действует какой-то элемент воображения, внушаемости или фантазии, это с негодованием отвергается как пациентом, так и терапевтом. Жертва, ценой болезненных психических затрат, проходит через «постепенное пробуждение»[253]. Обвиняемый подвергается стигматизации, отказывается от юридической презумпции невиновности и никогда никому не верит. От начала и до конца – первоначальные события, годы лжи, а теперь и драматическая конфронтация – он с очевидностью отрицал все это.

• Вытесненное сексуальное насилие в детстве вскоре было отнесено к категории посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), свойственного также жертвам, пережившим Холокост, и ветеранам Вьетнама. Но эти сравнения еще больше ослабляют убедительный тезис о вытеснении. Клинические вытеснения не поражают тех, кто переживает повторяющиеся и продолжительные ужасы. Лангер предполагает, что для выживших и свидетелей Холокоста и подобных злодеяний время является как длящимся, так и последовательным[254]. Длительное время переживается непрерывно, а не в виде последовательности воспоминаний, от которых можно освободиться. Воспоминания – это не «симптомы», которые нужно раскрыть и рассказать, чтобы обрести психический покой и социальную интеграцию. Действительно, «Болезненные воспоминания не всегда выводят из строя, и рассказы о них … редко «освобождают» свидетелей прошлого, от которого они не могут и не хотят убежать»[255].

Таким образом, подлинными являются только первоначальные вытеснения жертвы. Предполагаемым преступникам невозможно поверить. В то же время психиатрические учреждения обвиняют в отказе признать, что детские воспоминания о сексуальном насилии всегда реальны. Этот отказ можно отнести к Великому предательству самого Фрейда. Согласно этому повествованию, Фрейд в своих ранних работах (с 1893 года) утверждал, что рассказы его пациентов о сексуальном соблазнении в детстве были правдой. Более того, у девочек, подвергшихся такому насилию, весьма вероятно развитие во взрослом возрасте истерических симптомов. К 1897 году он отказался от этой теории (по мнению некоторых, подвергшейся критике и даже