Помнится, в самом начале, в короткую бытность его рабочим нараскопках в Старом городе Иерусалима, Захар был потрясен тем, что тоннычерепков византийских сосудов грузовики сгружали под откос. А найденным личноим ржавым кривым ятаганом руководитель раскопок запустил под гору, какбумерангом, пробормотав: — Э-э! Оттоманская империя…

— Простите?! — помнится, воскликнул Захар. —А что же мы… ищем?

— Как — что? — с раздражением отозвалсяпрофессор. — Артефакты Первого храма, разумеется!

Но — да, лавка Халиля… Главные чудеса хранятся на второмэтаже, куда ведет винтовая железная лесенка. Взбираешься по ней, и в первый миготшатываешься: даже в свете слабой лампочки тебя ослепляет змеистый блескшелковых тканей, повсюду сваленных штуками, как попало — как зубы Халиля. Постенам развешаны шали и покрывала, платки и салфетки, тканные золотыми нитями,шитые жемчугами и полудрагоценными камнями. Пронзительный блеск дамасскогошелка разит наповал, как сразил он воинов тех десяти римских легионов, чтогнались за парфянами и вдруг отпрянули, взвыв тысячами глоток, от ослепляющегоужаса развернутых под солнцем шелковых полотнищ: драпающие парфяне догадалисьразвернуть свои знамена во всю неимоверную ширь. В отличие от римлян они ужетогда знали секрет изготовления шелка.

Ах, поменять бы на это оружие весь современный арсеналогнестрельных игрушек… кроме моего «глока», само собой. Надо бы спросить уХалиля — вырывают ли и сегодня языки у ткачей, как в прежние добрыевремена, — дабы те не разболтали секрета производства шелка? И вот ещечто: надо разориться и купить в подарок Марго пару наволочек из этой нежнейшейи легчайшей ядовитой материи.

После купания он неторопливо позавтракал на балконе, отмечаяпоминутные изменения плотности цвета в продолговатой лазурной чаше внизу, подкосогором. Молчаливый работник уже собирал в мешки скошенную траву, и сюда, кбалкону долетал запах сомлевшего на солнце клевера и еще каких-то невыразимоблагоуханных трав.

Затем часа полтора, задвинув стол и стул к стене, в уголбалкона, так, чтоб никто не смог его увидеть, он в небольшом альбоме писалакварельными красками несколько этюдов — для будущих Нининых пейзажей, — намечаяосновные цветовые планы, освещение, состояние здешней световоздушнойсреды, — эту бесконечную ясную даль, колебание воздуха… В таких беглыхэтюдах он исследовал соотношение масштабов — гор, неба, воды. Тут важна былаеще и точка зрения наблюдателя, с которой открывается водная поверхность,поэтому озерные планы он строил несколько укрупненно.

Это невесомое, выстланное по дну белым известнякомальпийское озеро было окружено зубчатыми горами.

По утрам в нем струилась шелковая рябь, как в тихой реке:горный ветерок тревожил рассветную воду. По мере того как утро веселело и светпроникал все глубже в прозрачную толщу воды, становилось видно, как рыбы стоятв ней неподвижно одна над другой. В подернутой купоросом зеркальной пластинеозера прибрежные деревья отражались так ясно, что можно было листьяпересчитать. А крошечный овальный островок в центре, с дюжиной берез, вточности повторял себя в воде, как фигуры в картах.

В эти утренние часы неподвижное озеро предъявляло всеоттенки зеленого: малахит, бирюзу, лазурь, прозрачную цельность изумруда… Днемего затягивала истомная жарь. Оно останавливалось, зависало. Зависали рыбы вводе, стрекозы над кустами. Вверху зависало бездумное небо… Вода становиласьнепроницаемо, травянисто зеленой, отполированной.

И колоколец коровы, пасущейся на склоне одной из дальнихгор, позвякивал сюда вяло и редко — как задремавший сторож своей колотушкой.

Но к вечеру вновь налетал свежий ветерок и все пробуждалось;в свете уходящего солнца множество зеркальных лекал на темно-зеленой водекачались, играли вдоль травянистых берегов, будто старались подмыть бегущуювокруг и в точности повторяющую очертания озера тропинку.

* * *

Эдуард, хозяин виллы и пансиона, был немцем, потомственнымскульптором в четвертом поколении. По натуре бродяга, альпинист, изобретательновых рискованных видов горного спорта, он в молодости жил повсюду, болталсятам и сям, затевая многие дела, из которых самым успешным была фирма поэкспорту гранитных глыб для скульпторов.

Лет тридцать назад, штурмуя в этих краях очередные вершины,он набрел на нежный овал чистейшего голубого лика, влюбился в окрестные места,в старинную деревушку неподалеку и купил целый склон, на котором построилкаменный двухэтажный дом — для себя, и крепкий флигель из светлого душистогодерева — пансион с пятью квартирками — для всяких чудаков, вроде, вот, тебя,Зэккэри, кому не нужны развлечения и шум курортов Ривьеры, а нужна тишина,запахи трав, альпийский колоколец на шее далекой коровы и синь-прозеленьуникального озера, с самой чистой в Италии пресной водой, я не шучу, можешьпить эту воду каждое утро!

Все это вчера ночью Эдуард провозглашал перед гостем заспонтанным ужином. Он уже был слегка навеселе, когда вечером явился к нему сшестью бутылками пива. Вместе они вытащили на лужайку стол и стулья, в чемоданеЗахара нашлась пачка чесночных крекеров картонного авиационного вкуса, и двабобыля отлично провели вечер и полночи за неспешной беседой, наблюдая, как ввысокой траве (которую сейчас собирает в мешки работник) вспыхивают и гаснутсветляки и нежно свиристят цикады…

— Жена — третья, — вздыхая и словно бы извиняясь,говорил Эдуард. — Под старость понимаешь, что менять надо себя, а не жен…

С Эдуардом он познакомился в прошлом году в Риме, на одномиз приемов, устроенном дирекцией известного аукциона в честь стапятидесятилетияримского филиала. Приглашены были сотрудники других филиалов, эксперты музеев,несколько известных коллекционеров… Эдуард тогда выставил и удачно продалдоставшийся ему после смерти старшей сестры небольшой этюд Делакруа, и будучиблизким другом ведущего эксперта аукциона, тоже получил приглашение.

Они познакомились в сигарной комнате отеля — вредном дляздоровья, но самом полезном для сделок и знакомств помещении. Некурящий, онникогда не пренебрегал ритуалом уединенного братства гонимых обществом куряк.

— А, вы из Израиля, — заметил Эдуард с тойхарактерной для немцев его поколения интонацией, в которой сочетается дюжинаоттенков (и не стоит в них разбираться, ей-богу…). — Вам бы приехать комне в гости — чудесное местечко в горах, знаете, душой отдохнете… Но, главное,у меня там по соседству деревушка, где несколько жителей прятали во время войныевреев. Я бывал у вас в этом музее, в Иерусалиме …забыл, как называется, —красивое, кошмарное место… Кое-кто еще жив из тех людей, в нашей деревне. Надобы их, ну… поощрить, что ли. Им какое-то звание дают — я не ошибаюсь? — спасателидуш, о'кей?

Он и тогда был слегка, не по-альпинистски, навеселе, и этозамечательно, а то внезапный блеск в серых, глубоко посаженных глазах приятногособеседника мог бы его озадачить.

Да, деревушка Канале — она еще сыграет роль в нашихживописных приключениях, — но и это было не главным, не это. Главное произошлов лобби отеля, при расставании, при обмене карточками.