Лена сшила чудесное свадебное платье, а тетя Линн организовала скромное торжество. У алтаря отец передал ее жениху и со слезой в голосе попросил заботиться о своей маленькой девочке. Винни не знала, чему удивляться больше – чувствительности отца или его искренней вере в то, что прежде о ней заботился он сам. Если уж кто и был ее ангелом-хранителем, то это тетя Линн, а та считала, что Винни нигде не пропадет.

Впрочем, что толку цепляться за болезненное прошлое? По традиции, на свадьбе Винни танцевала с отцом, но большую часть танцев оставила, конечно, для жениха. Со времени первой встречи Сэм значительно продвинулся в свинге, и не только, разделив ее обширные интересы в жизни.

На прощание отец поцеловал ее и, запинаясь, пробормотал:

– Я вовсе не хотел тебя тогда отсылать… Понимаешь, ну… просто не знал, как растить девочку. С мальчиками проще…

И Винни вдруг поняла, что перед ней человек, который сделал неправильный выбор в момент тяжкого горя и теперь раскаивается в этом. Он вовсе не хотел причинить ей боль, да и в конечном счете вышло даже к лучшему. Винни обняла его и от всего сердца простила.

Через месяц Сэма призвали. Винни держалась мужественно, не подавая вида, и обещала дождаться, хотя и не верила в такую возможность. Ему повезло выжить в Нормандской кампании, где погибли многие его друзья; кто знает, сколько еще продлится удача? Серые дни тянулись без конца и края; война казалась вечностью, оставалось лишь молиться.

Вернуться в школу ее уговорила Лена. Сперва Винни колебалась, считая, что замужней женщине место дома, потом заскучала по книгам и друзьям. К тому же ей нужно было отвлечься, убежать от одиночества и страха ожидания.

Школьный совет отклонил ее заявление, мотивировав это тем, что замужним женщинам не разрешается посещать занятия вместе с девушками, но тут снова вмешалась неукротимая Лена. Ворвавшись на заседание совета, она потребовала восстановления Винни, упирая на ее отличные оценки.

– Вы поступаете несправедливо, даже непатриотично – ведь ее муж рискует жизнью ради нашей страны! Своим отказом вы унижаете всех женщин, сражающихся на домашнем фронте! – заявила она и пригрозила, что об этом узнает весь город.

Учителя не выдержали напора, и Винни снова пошла в школу. К возвращению мужа она успела получить диплом и даже устроилась работать в местной библиотеке. Правда, через год пришлось уйти: на свет появился их первенец. За ним последовали еще два сына и, наконец, дочь.

Винни обожала всех своих детей и конечно же понимала, что нельзя выделять любимчиков, однако ничего не могла с собой поделать: малышка была для нее зеницей ока. Она поклялась любой ценой оградить дочь от невзгод и одиночества и щедро одарить ее любовью, заботой и вниманием – словом, всем тем, чего ей самой так не хватало без матери и – фактически – без отца.

Девочку назвали Линн. Когда она, в свою очередь, вышла замуж и родила, внука назвали Адамом в честь отца Винни, и клятва распространилась на него. Ей хотелось, чтобы на мальчика снизошло благословение любви, чтобы он никогда не знал одиночества – тяжкого бремени прапрадеда, чье имя он носит. Ведь Адам так похож на нее – не способен в полной мере наслаждаться жизнью, если не с кем ее разделить. В свои восемьдесят два Винни прекрасно понимала, что не бывает гарантированного счастья – ни для себя, ни тем более для других, но можно и нужно пытаться человеку помочь.

Да и требуется-то всего лишь легкий толчок в нужном направлении.

Обострение наступило прямо на эскалаторе: сперва онемела рука, затем отнялись ноги. Если бы стоящий сзади мужчина не подхватил ее, Грейс наверняка сломала бы себе шею.

В больнице состояние не улучшилось. Покалывающие ощущения появились не только в руках, но и в ступнях. Грейс едва волочила ноги. Мозг тоже отказывался работать, особенно после неутешительного прогноза: доктор Штайнер считал, что на этот раз она может не оправиться и инвалидное кресло ожидает ее скорее, чем они рассчитывали.

Приехала встревоженная дочь. Грейс не хватило мужества озвучить прогноз, поэтому доктор Штайнер вывел Джастину в коридор и все объяснил. Вернулась она уже с инвалидной коляской; в ее взгляде ясно читалась решимость.

– Тебе разрешили идти, – сказала она и похлопала по спинке кресла. – Давай, я помогу.

Грейс отвернулась к стене:

– Я в это не сяду.

– Ну, тогда останешься здесь. Таковы больничные правила. Выбирай – или я тебя повезу, или медсестра.

В другое время Грейс посмеялась бы над упрямством дочери – ее гены! Сейчас же она лишь сморгнула слезы и позволила усадить себя в кресло. Джастина повезла мать к стойке регистрации, чтобы заполнить форму выписки и договориться об аренде кресла. Грейс чувствовала себя в ловушке, выставленной на всеобщее обозрение. Она попыталась встать, но Джастина положила руку ей на плечо и удержала.

– А где Джошуа? – вспомнила она по дороге домой.

– За ним присматривают, – коротко ответила Джастина, и Грейс поняла, что он остался с дедушкой. После того злополучного дня Джастине было запрещено даже упоминать о Габриэле.

– Ты же обещала никому не говорить! – кричала Грейс по телефону. Джастина звонила ей весь вечер, оставляя сообщения на автоответчике. Она взяла трубку лишь после того, как дочь пригрозила вызвать полицию. – Как ты могла?!

– Нужно было кому-то выговориться. Разве ты не понимаешь, что мне тоже тяжело?

– Поговорила бы с сестрами, со мной.

– А как с тобой разговаривать, если ты не хочешь обсуждать эту тему?

Грейс повесила трубку, чтобы Джастина не услышала слезы в ее голосе. Отключив телефон и автоответчик, она легла в постель, но уснуть не удавалось. Габриэль все знал… Так вот почему он вдруг захотел встретиться – чтобы ему успели отпустить грехи!

Ты опоздал, подумала Грейс, опоздал лет на двадцать, и болезнь тут ни при чем.

Джастина с трудом довезла ее из подземной парковки до лифта и подняла было руку, чтобы нажать на кнопку, но передумала.

– Давай ты.

Грейс не понравились командные нотки в голосе дочери. Она неохотно подчинилась, однако не смогла дотянуться до пульта.

– Кто ваш управляющий? – спросила Джастина. – Почему они не оборудовали подъезды для инвалидов?

– На наше здание новые законы не распространяются, – вспомнила Грейс. Странно, раньше это не имело никакого значения.

Добравшись до третьего этажа, Джастина заставила Грейс открыть решетку лифта и выехать самостоятельно. Оказалось, что лифт остановился ниже уровня пола, образуя непреодолимый барьер. Джастине пришлось наклонить кресло назад и толкнуть изо всех сил. Затем она повезла мать на кухню и велела дотянуться до раковины; потом в ванную, в ателье, в спальню… По мере продвижения по квартире ее решимость возрастала, равно как и унижение Грейс.

– Все, хватит, – сказала она. – Да, я абсолютно беспомощна в этом кресле.