За всю их совместную жизнь – а они были неразлучны с Лоройбез малого десять лет, если считать с того достопамятного 30 августа 1987года, – Юрка так и не смог толком разобраться, влюблен он в свою подружку,потом любовницу, потом жену или все-таки ненавидит ее. Его тянуло к Лоре додрожи в коленках, до сухости во рту, до непристойных сновидений, в которых онанаконец позволяла ему все, все самое запретное, а не только эти одуряющиепоцелуи и бесстыдные прикосновения.

Они впервые поцеловались в тот же день, вернее, вечер,потому что после общешкольного собрания Лора этим странным тономполупросьбы-полуприказа изрекла:

– Никифоров, проводишь меня? – но повела его не домой,а в парк под откосом. Села там на какую-то лавочку, скрытую в кустах ужеотцветшего бересклета, заставила Юрку сесть рядом, положила голову ему на плечои как-то так умудрилась повернуться, что их губы встретились.

Он едва не потерял сознание от поцелуя – первого в своейжизни. Юрка и не предполагал, что поцелуй дает такое острое телесноенаслаждение: вдруг блаженная судорога скрутила все его тело, он выкрикнулчто-то в Лорин жадный рот, забился на скамейке, напрягая бедра…

Сознание возвращалось медленно, как бы нехотя, но вот Юркапочувствовал, что между ногами ему прохладно и сыро, покосился вниз – и едва неумер от разрыва сердца, обнаружив, что сидит в расстегнутых джинсах, а изприспущенных трусов торчит нечто как бы незнакомое, пугающее своим напряжением…

– Носовой платок есть? – деловито спросила Лора,обтирая пальцы о деревянные перекладины скамейки. – Нет? Что же тебемамочка платочек не положила? Платочек нужен не только носик вытирать, ты ведьуже большой мальчик! Да ладно, и так высохнешь. Посиди тут немножко, а я пошла.Ну, пока!

Она исчезла за кустами, потом каблучки ее стоптанных туфелекпростучали по асфальтированной дорожке – и все стихло.

Он сидел на лавке часа два, не меньше, причем почти все этовремя – в расстегнутых штанах. Наверное, так бы и на люди вышел – пребывал какв обмороке, в некоем умственном ступоре, – да вдруг сунул за бересклетсвою узкую, умную морду доберман. Посмотрел на ошеломленного мальчишку темныминедобрыми глазами, тявкнул грозно…

– Дэзи, в чем дело? – послышался издали встревоженныймужской голос.

Юрка, как ошпаренный, вскочил в штаны, застегнулся, сел,вытянувшись в струнку и пригладив волосы, тщетно пытаясь придать лицу выражениепоэтическое и задумчивое, а нет, так хотя бы не столь идиотское…

Обошлось – доберман убежал, никто больше не нарушалуединения, Юрка постепенно очухался и нашел в себе силы выползти из укрытия.Потащился домой медленно, как старик, на подгибающихся ногах; потом, радуясьотсутствию родителей, вымылся, сам выстирал и высушил утюгом страшно пахнувшиетрусы – казалось, теперь от этого запаха никуда не деться! – упал в креслоперед телевизором, ничего не видя, ничего не понимая, ничего не ощущая, кромежелания снова почувствовать ее рот и ее пальцы, а может быть, и…

Потом, много позже, когда первый угар юной страсти прошел,когда Юрий уже смог вполне равнодушно относиться к Лоре, когда понял, чтолучший способ бороться с наваждением – это проанализировать его, разложив пополочкам, – он задним числом ужаснулся той бездны порока, которая таиласьв малорослой, худенькой, хорошенькой девчонке. Живя рядом с такой матерью, какАнтонина, Лора и не могла стать другой. Она прочно усвоила, что запретноенаслаждение – это самая крепкая узда, в которой можно держать мужчину, атщательно отмеренная доза этого наслаждения – самое действенное погоняло.

Она была умна, чертовски умна и понимала, что мужчинапривыкает ко всему, а значит, нельзя превращаться в привычку. Она держала Юркуна таком коротком поводке… вернее сказать, на поводках она держала почти всехмальчишек класса, и только диву можно было даваться, как все эти многочисленныенити не путались в ее тоненьких, проворных, как у кукловода, пальцах. Убедить,что ты единственный, что только тебя она целует, только твою руку кладет себеза пазуху в то время, когда другой лезет в твои штаны, в этом возрастенетрудно. И сегодня ты – герой. А завтра твой одноклассник, твой друг, твойлучший друг Тимка приходит с перевернутым лицом; в курилке, когда начинаютсянепристойные анекдоты, задирает нос и пытается выглядеть бывалым распутником;на уроках жалким взором ищет улыбку на Лорином лице, но чуть не плачет, увидев,что улыбка эта обращена к другому, уже к другому…

Наверное, каждый мог бы рассказать друг другу немалоинтересного, но молчал, стараясь убедить себя, что такое Лора проделывалатолько с ним. Никто не хотел делиться с другими воспоминаниями о Лоре, хотя,наверное, обсуди они ее с мужским презрением, хотя бы только ее кривые,по-настоящему уродские ноги, – и смогли бы избавиться от этого наваждения.Не решились – и влачили это ярмо все оставшиеся школьные годы.

Лора училась отвратительно, вылезала на подсказках дашпорах. Списывать она умела виртуозно, каким-то непостижимым образом умудряясьсмотреть разом и в шпаргалку, и в глаза преподавателю. Под этим порочным,откровенным взором терялись даже немолодые женщины.

Конечно, Юра тогда ничего не умел формулировать ианализировать, но смутно чувствовал, что от Лоры надо держаться подальше.Иногда это удавалось, он с головой погружался в учебу: уже в девятом емупрочили золотую медаль. Весь фокус в том, что освободиться от Лоры он мог – нанедолгое время! – после очередной порции торопливых, сводящих с ума ласк.А потом опять период свободы кончался, наступала эта сексуальная зависимость,которая была сродни наркотической. Он провожал Лору тоскующим, по-собачьипреданным взглядом, а она держалась отчужденно, раззадоривала его доизнеможения, потом вдруг резко меняла гнев на милость – и все начиналосьсначала.

Юра проклинал себя за бесхарактерность, за то, что сам себепортит жизнь. Если бы смог понять, что конечной целью сексуальных игрищ ЛорыФроловой был он сам, его жизнь, его судьба, он бы, конечно, нашел в себе силырасстаться с ней, даже если бы для этого пришлось перевестись в другую школу.Но это все казалось игрой – мучительной, болезненной, но, в общем-то, приятной…На самом же деле она прочно держала его на крючке чувственности и вотнаконец-то решила, что настало время подсекать.

Было это уже в одиннадцатом классе. Опять все встретились вшкольном дворе 30 августа, опять смотрели друг на друга новыми глазами. Прежниедурнушки одна за другой превращались в красоток, парни откровенно мужали.Новоявленные красотки и мужчины мерили друг друга оценивающими взглядами, вкоторых вспыхивали искорки взаимных симпатий, прямо-таки на глазахформировались будущие парочки, Евгения Федоровна наблюдала за этой идиллией сматеринской нежностью. И вдруг все рухнуло, все исчезло.