Современная наука и философия испытывают на себе глубочайшее влияние аристотелевской традиции, которая не содержит понятия эволюции. Именно поэтому существующие дихотомии и противопоставления, как правило, не только неверно определяют суть процессов, лежащих в основе тех проблем и конфликтов, которые мы обсуждали в главе 1, но и затрудняют их осмысление. В данном разделе я рассмотрю несколько таких случаев неправильной классификации в надежде, что, определив препятствия на пути к пониманию проблемы, мы сможем в ней разобраться.

Можно начать со слова «естественный», ставшего источником множества споров и заблуждений. Корень латинского слова «естественный» и его греческого синонима «физический» происходит от глаголов, описывающих процесс роста (nascor и phyo соответственно; см. Kerferd, 1981: 111–150), так что следует называть «естественным» все, что вырастает само и не создается намеренно в соответствии с чьим-то планом. В этом смысле наши традиционные, спонтанно появившиеся нормы морали совершенно естественны, а не искусственны, и вполне уместно было бы назвать их «естественным законом».

Но общепринятое употребление слова «естественный» не позволяет сразу усмотреть в словосочетании «естественный закон» значение, которое я только что упомянул. Слово «естественный» ограничивается применимостью к описанию врожденных наклонностей или инстинктов, которые (как показано в главе 1) часто противоречат спонтанно сложившимся правилам поведения. Если описывать словом «естественный» только врожденные реакции или – что еще хуже – только то, что сохраняет существующий порядок (особенно внутри небольшой группы или сообществ ближайшего окружения), и считать все это «благом», то придется называть «неестественными» и «дурными» даже первые шаги в направлении соблюдения правил и, соответственно, адаптации к изменяющимся условиям, то есть первые шаги на пути к цивилизации.

Тогда, если использовать слово «естественный» для обозначения врожденного или инстинктивного, а слово «искусственный» для плодов сознательного замысла, результаты культурной эволюции (такие как традиционные правила поведения) явно не будут ни тем, ни другим. То есть они находятся не только «между инстинктом и разумом», но и между «естественным» (инстинктивным) и «искусственным» (продуктом разумного замысла). Узкая дихотомия «естественного» и «искусственного» (а также схожая и связанная с ней дихотомия «страсти» и «разума») допускает лишь противопоставление этих понятий и не признает некой области между ними. Вот почему многие пренебрегают культурной революцией и не понимают роли важнейшего экзосоматического процесса, хотя именно он породил традиции, определившие развитие нашей цивилизации. По сути, данные дихотомии отрицают существование не только области между «естественным» и «искусственным», но и самого этого процесса.

Однако на самом деле – за жесткими рамками этих дихотомий – противоположностью страсти является не разум, а традиционная мораль. Эволюция традиционных правил поведения находится между двумя процессами – развития инстинкта и развития разума – и представляет собой отдельный процесс, рассматривать который как продукт разума было бы ошибкой. Такие традиционные правила в ходе эволюции действительно выросли естественным образом.

Рост – свойство не только биологических организмов. Природа преподносит нам огромное количество примеров (увеличения размеров или усложнения структуры): начиная от вошедшего в поговорку снежного кома до образования вихрей или роста кристаллов, от переносимого водой песка до образования гор или сложных молекул. При рассмотрении того, как возникают структуры взаимодействия между организмами, оказывается вполне уместным (корректным с точки зрения этимологии и логики) использовать для их описания слово «рост». Я употребляю его именно в этом смысле: для описания процессов, протекающих в самовоспроизводящейся структуре.

Продолжение противопоставления культурной и естественной эволюции приводит нас к той самой ловушке – узкой дихотомии между «искусственным» (управляемым) развитием и тем, что называют развитием «естественным» (имеющим неизменные признаки и восходящим к инстинктам). Такая интерпретация «естественного» легко перерастает в конструктивистский рационализм. Конструктивистские объяснения, конечно же, превосходят органицистские – эти просто заменяют один необъясненный процесс другим (в наше время «объяснения» органицистов отвергаются по причине их полной бессодержательности). Но следует признать, что есть два различных типа эволюционных процессов, и оба они являются совершенно естественными. Культурная эволюция, хотя и представляет собой отдельное явление, остается во многих важных отношениях более похожей на генетическую или биологическую эволюцию, чем на процесс, управляемый разумом или способностью предвидеть последствия каких-то решений.

Сходство порядка человеческого взаимодействия с тем, как взаимодействуют биологические организмы, отмечалось довольно часто, и это неудивительно. Однако от такой аналогии было мало пользы, пока мы не сумели объяснить, как образуются упорядоченные структуры в природе. Теория эволюционного отбора дает нам ключ к пониманию общих принципов формирования порядка в жизни, сознании и межличностных отношениях.

К слову, некоторые из этих порядков (например, сознание) могут создавать порядки более низкого уровня, хотя сами не являются продуктом более сложных порядков. То есть следует признать – мы обладаем ограниченной способностью объяснить или сформировать порядок более низкой ступени и не можем сделать то же в отношении порядка более высокого уровня.

Мы обозначили общую проблему – препятствие для использования вроде бы понятных нам слов; можно также привести небольшой пример: даже Дэвиду Юму, выдающемуся мыслителю либеральной традиции, мешало недопонимание, вызванное этими ложными дихотомиями. Пример Юма очень показателен: для тех моральных традиций, которые я бы назвал «естественными», он, к сожалению, выбрал эпитет «искусственные» (скорее всего, заимствованный у теоретиков общего права, пользовавшихся термином «искусственный разум»). Ирония заключается в том, что после этого Юма стали считать основоположником утилитаризма, несмотря на то что он подчеркивал: «хотя правила справедливости искусственны, они не произвольны», и поэтому «нельзя сказать, чтобы термин “законы природы” не подходил для них» (1739/1886: II, 258). Он старался избежать неверных конструктивистских интерпретаций, поясняя, что «лишь предполагает, что люди сразу приходят к таким выводам, тогда как в действительности последние возникают незаметно и постепенно» (1739/1886: II, 274). (Такой прием шотландские философы-моралисты называли «предполагаемой историей» (Stewart, 1829: VII, 90, и Medick, 1973: 134–176); позднее его часто именовали «рациональной реконструкцией». Его использование в этой фразе Юма может ввести в заблуждение; младшему современнику Юма Адаму Фергюсону всегда удавалось этого избежать.) Как следует из приведенных высказываний, Юм вплотную подошел к идее эволюционного толкования; он даже осознал, что «ни одна форма не может существовать, если не обладает теми силами и органами, которые для этого необходимы: следует пробовать какой-либо новый порядок или структуру, и так беспрерывно, пока наконец не установится тот, что сможет обеспечивать и поддерживать себя сам»; и что человек не может «претендовать на исключение из участи всех других живых существ, [потому что] беспрестанная война происходит между всеми живыми существами» (1779/1886: II, 429, 436). Как уже говорилось, он практически признал, что «между естественным и искусственным находится третья категория, и ей присущи некие признаки и того, и другого» (Haakonssen, 1981: 24).

И все же велик соблазн попытаться объяснить принцип