скорей в великий омут бы обратился, чем тревожил покой высших. Всевышний не терпит сует земных, и наказание постигнет всякого кто отрывает его напрасно.

Аш удивился даже не познаниям устоев верования возницей — не простым, но все же далеким от жреческого звания, — а крепостью его веры в непогрешимости своих слов. Это его насторожило и отвадило от дальнейших откровений, слишком хорошо он помнил рьяных ревнителей Энлиля. С опаской поглядывая на вестового и унукцев и озираясь по сторонам, он ожидал какого-то подвоха. Наконец, сопровождавшие их воины, остановили повозку у становища походных веж. Вестовой с привычной уверенностью направился к самой пышной и распахнул полог вслед за скрывшимся докладывать служкой. Перебежчикам, окруженным грозной стражей, оставалось только дожидаться и уповать на правдивость слов о всемогуществе оберега Козлобородого. Затаив дыхание, они с тревогой ожидали выхода возничего, пока не увидели его выводящим за собой дородного господина. От сердца у молодых отхлынуло и тут же сжалось снова, только в этот раз не так единодушно, но совсем по-разному.

— Ааах! Бедный мой муж. — Вырвалось из груди юной супруги увидевшей родного мужа, и слезы умиления обильными потоками потекли из ее глаз.

Аш тоже сразу узнал своего недруга и преследователя, а услышав и увидев радость и любовь в глазах своей возлюбленной, все понял и понуро опустил голову. Элилу не скрывая чувств, бросилась к любимому мужу, а Аш в одиночестве как несмышленышь, остался стоять, не понимая зачем он теперь.

В ожидании появления юной гашан или какой-нибудь весточки от нее, вызывая недовольства и уместные подозрения обывателей стана, он болтался неподалеку от знатных веж некоторое время. Не единожды к нему подходили вооруженные люди с недобрыми намерениями, расспрашивая кто он, и откуда, и лишь перстень Азуфа оберегал его. Ему снова приходилось благодарить неведомую силу того, кого почти никто не видел, но одно начертание чего — заставляло млеть от трепета и благоговения перед могуществом таинственного неизвестного. Видно сильно ценили его заговорщики, что сам Козлобород пожаловал ему оберег власти. Он уже не боялся быть узнанным, злость, обида, досада на свою бесхитростную легковерность, заставившую поверить сладкогласным обещаниям вновь, переполняли его.

— Стой паря. Не место здесь для этого. — Остудил юношеский пыл дерзкий возница, заметив напряжение зверя перед прыжком. — Твой оберег силен, но и его мощь не беспредельна, как и то, если ты так же ловок с посохом как твой отец.

Сердце Аша застыло в замешательстве, заставив присмотреться к говорившему, мало кто знал такое про учителя и тем более называл абгала его отцом. И только сейчас, он признал в нем молодого вожака отводившего их к лугалю воров бедняцкого предела. А ему всю дорогу не давала покоя мысль, отчего все в вознице кажется ему таким знакомым.

— Узнал, наконец? — Снисходительно улыбнулся Амар. — Я уж не надеялся. В другой раз будешь знать, к кому обратиться.

От встречи с нежданным знакомцем, Аш не знал что ответить, внимая его словам. А до того немногословный возничий, теперь говорил не давая опомниться:

— Не пора ли обратно, пока бед не наворотил? Я тебя выведу, чтоб лишний раз оберегом не светить, да и мне спокойней будет. Ты мне нравишься и ты слишком хороший, чтоб я тебе позволил из-за недостойной пропадать. Она показала себя отношением к тебе, и не стоит того, а там тебя — я видел, ждут, хоть ты им все козлобородово серебро отсыпал. Подружка то, та, что осталась, видно крепко тебя любит. Я бы на твоем месте не стал вола за хвост тянуть, девка — огонь…. Ну ладно-ладно прости, не зыркай так, я и не думал ее оскорблять. Раз она так дорога твоему сердцу, тем более — тебе здесь оставаться нет смысла. И чего эту обхаживал, если ту любишь? Оох, гуляка.

***

Вопреки надеждам Пузура, Нин так и не смогла найти душевный покой, однако всеми силами старалась делать вид, что обо всем забыла и не вспоминает больше о неприятности связанной с Ашем, хотя всякий раз запрещала вспоминать его имя. Но от супружной четы, знавшей все ее привычки, трудно было скрыть муки страданий за наружной веселостью. Она то и дело громко смеялась над чем-нибудь, даже не казавшимся им смешным, то находила в простых вещах что-то радостное, всегда стараясь быть нарочито веселой; однако дрожащие связки и спрятанная грусть в глазах, выдавали с головой. Но Пузур с Эги договорились между собой, делать вид будто не замечают этого, усердно подыгрывая ее игре.

Между тем, вслед за печальными известиями о проигранной битве, стали понемногу подтягиватьсчя для защиты столицы и полки ее проигравшие. Изможденные и грязные, это были уже не те самоуверенные ополчения, что были раньше. В лицах воинов читалось уныние и страх перед грядущими битвами, и стыд и досада за проигранные. Но вместе с тем, в них горела еще жажда расплаты за поражение, говорящая, что в них не пропало еще боевого духа, в желании доказать себе и другим, что оно было случайным. Подтягиваясь струйками, они сбивались в свои малые отряды, в ожидании пока кингали сколотят из них большое войско. Отличаясь удивительной пестротой нравов, одни представляли собой шумное веселье наглой удали, другие, напротив были мрачны и хмуры. Злые, они всем сердцем презирали жителей Киша — стольного города средоточия мира, презирали и не любили лишь немногим меньше, чем боялись и ненавидели преследующего их врага. Города, где даже нищие приживальщики, живя в праздности пока другие проливают за них свою кровь или гнут спины, смотрят на всех иных если не с высокомерием, то со снисходительным пренебрежением. Лишь сдержанность перед оружием кишских дружин, не позволяла им самим еще разорить это трутневое гнездо, а их жителей обратить в рабство. Но это их столь резкое неприятие было направлено в сторону города, а у живущих своим горбом окрестных общинников, также гордо самоназвавшихся кишцами, они как защитники, предпочитали харчеваться без платы.

Скоморохи, знакомые с дурными нравами людей войны, держась от них чуть поодаль, чтоб ненароком не попасть под злые забавы, старались слишком не сближаться с вояками потешавшихся над прохожими и бросавших похотливые взгляды на женщин. Но от представлений для них не отказывались, видя во многих ополченцах людей оторванных от дома и тоскующих по родным очагам и мирной жизни, и потому старались поднять в них дух и веру в добро.

В один из дней, неподдельная улыбка на лице девушки при виде прибывших осколков разгромленного ополчения, удивила Пузура, решившего, что так у Нин проявляется потрясение от