Меж бровей Афанасия залегла суровая складка. Он понимал, что Мигель, скорее всего, уже добрался до какого-то порта. Расплатившись украденным золотом, купил место на корабле и плывет спокойно в свой родной город Порту. Вольготно расположившись под мачтой в тени паруса, потягивает разведенное винцо и почитывает книжечку Михаила.

Михаил и Мигель. Почти одно имя. Почти один характер. Не самый приятный, признаться. Афанасий легко мог представить Мишку умыкающим у малознакомого попутчика богатства и товар. Но первого, умершего у него на руках, он вспоминает с теплотой и болью, а второго этими самыми руками задушил бы. Значит, не в характере человека дело, а в отношении к нему окружающих. Ведь если не знать, не видеть, не чувствовать по отношению к себе, то и полюбить можно. Так и становятся последние подлецы вождями и любимцами народными. До той поры, пока оскал свой волчий не покажут. Эх…

Со злости Афанасий чуть не зашвырнул листок в кусты, но опомнился. Подождал, когда горячая волна ярости схлынет пеленой с глаз, принялся было писать далее, но впереди раздались крики.

«Напасть какая стряслась? Вроде нет, спокойно все, — подумал он, поднимаясь в стременах и прикладывая руку козырьком ко лбу. — А приехали никак?»

Хвост каравана еще не вышел из зарослей, а голова его уже ткнулась в узкое русло дороги, уходящей вверх по скале к древнему городу Джуннар. Пока караванщик препирался с охраняющими дорогу стражниками о входной плате, Афанасий скрупулезно пометил в своей рукописи: семь ден пути до Джуннара от Умри, города индийского. А до Умри шли десять ден от Пали, а до него из Чаула восемь дней. Да, надо б переписать по-человечески, почесал в голове Афанасий, глядя на свои записи. Написано-то лепо, да мысль скачет, как белка по древу.

Наконец караван тронулся дальше. Купец только успевал крутить головой, чиркал, почти не глядя: Джуннар-град стоит на скале каменной, не укреплен ничем, Бог защищает. И пути на ту гору день, ходят по одному человеку: дорога узка, двоим пройти нельзя.

Извиваясь, как змея, караван втянулся на широкую рыночную площадь. Некоторые сразу бросились в разные стороны и исчезли в толпе торгующихся горожан. Другие прямо на площади поставили свои палатки и принялись зазывать посетителей, не дожидаясь, пока к ним подойдет сборщик податей и оформит все официально. Иные же пошли искать пристанище и ночлег. С ними пошел и Афанасий.

Держась людей, с которыми пришел, Афанасий быстро нашел подворье, на котором за мелкую монету можно было заночевать в отдельном домике, пристроить коня в стойло и получить на утро полведра гороха на его прокорм да шешней[47]меру. Заботливая хозяйка провела его в опочивальню. Показала, где что, на вполне сносном фарси объяснила, что положено за обычную плату, а что можно получить, добавив еще немного. Оказалось, чуть доплатив, можно заказать на завтрак кхичри[48]с сахаром да с маслом и съесть самому или тоже с конем поделиться. Травой, хоть она и тучная была на загляденье, тут лошадей не кормили почему-то, и пастись их не отпускали. Наверное, из-за многочисленных гадов ядовитых, коими кишели поля.

Но все равно кони гибли часто. Кто в боях, кто от болезней. А те, кто выживал, не хотели размножаться. Вот и везли их в Джуннар морем на тавах из Хорасанской, из Арабской и Туркменской, а иных и из Чаготайской земли. И стоили они тут баснословно дорого.

Всю ж работу, которую в иных местах делали крестьянские лошадки, тут выполняли быки и буйволы. Их впрягали в плуг, на них возили тяжести и ездили сами. Иногда встречались и слоны. Но их, как и лошадей, больше использовали для воинской надобности. На огромных, но медлительных и неповоротливых буйволах много не навоюешь.

Также можно было… Купец поперхнулся, услышав эту новость. Переспросил и получил утвердительный ответ. За мелкую монетку кроме каши можно было получить и саму хозяйку в качестве жены. Впрочем, женщина намекнула, что с Афанасием согласна и без монетки, а то ее муж стар и уже не может…

Не дослушав постыдное щебетание, купец спровадил хозяйку за дверь, обещая крепко подумать над ее предложением. Немного погодя вышел следом. Посмотрел на мужа, который сидел на крыльце большого хозяйского дома, задумчиво глядя вдаль. Пожал плечами. Дошел до колодца, испил тепловатой местной водицы с гниловатым привкусом. Ополоснул из того же ведра лицо и шею. Вернулся обратно в свой домик. Стянув один об другой сапоги, улегся на жестком матраце, брошенном прямо на пол и застеленном цветастой тряпкой. С наслаждением вытянул натруженные конной ездой ноги. Снова поднялся, извлек на свет листочки и, сколь мог подробно, записал все, что смог увидеть и услышать. Снова лег. Опять сел. И снова лег.

Какая-то неведомая сила призывала его к действию. Но, что делать, было решительно непонятно. Торговать нечем. Толкаться почем зря по базару, подставляя последние деньги под алчные пальцы местных воришек, не хотелось. Бродить по городу, осматривая укрепления и мечети? Тоже не хотелось. Может, попробовать отыскать какого-нибудь местного кузнеца и поговорить с ним? Ну, хоть так. Он встал, потянулся за сапогом.

В животе что-то булькнуло. Потом еще раз. Афанасий посидел немного, удивленно прислушиваясь к нарастающему в его нутре водовороту. Потом почувствовал позыв. Вскочил и, с треском распахнув щелястую дверцу временного жилища, вылетел во двор. Попирая босыми ногами ядовитых гадов, кинулся к специальной выгородке над проточной канавой. Едва успев спустить штаны, с шумом опростался.

«Бывает же», — подумал он, подтираясь листом растущего поблизости лопуха и натягивая чудом не испачканные порты. Стараясь не наступать на огромных букашек, суетливо поспешающих по своим делам, вернулся к своему домику. Но только отворил дверь, как в животе опять булькнуло. Афанасий кинулся обратно и снова уселся орлом над канавой. А ведь предупреждали же: не пей местной водицы. И в караване бочки были специальные — с водой, в правильных местах запасенной. Так не послушался, вот теперь расхлебывай.

Он поднялся и на трясущихся ногах пошел к домику. Едва он дошел до двери, как внутри снова булькнуло, но уже как-то по другому, выше. К горлу подступил горький комок, едва успел добежать до канавы. На этот раз его вырвало.

Сколько ему пришлось сделать ходок, он не помнил, но наконец в желудке уже не осталось ничего, что могло быть исторгнуто. Почти на четвереньках добрался он до топчана, пригреб к себе тазик, на всякий случай оставленный хозяюшкой, и, измученный, уснул. Сон его был тягостен. Ему снились скользкие ползучие гады, обвивающие его горло. Огромные пустынные пауки, раздирающие жвалами его брюхо, манящие голыми персями[49]одалиски.[50]А совсем уж под утро пришли херувимы,[51]пламенеющими мечами вооруженные. Орали неразборчиво, топотали, как стадо коров, и размахивали мечами направо и налево, рубя хлипкую мебель. А во главе их был серафим[52]меднокрылый. Тот хоть и был верховным ангелом, но ругался, как волжский бурлак, и гремел крыльями своими. А после приступил к Афанасию и отвесил ему такую затрещину, что купец скатился со своего тюфяка и… проснулся.