«Бренди, немедленно!» – скомандовал он. Перепуганный лорд Элторп попытался споить глоточек живительного напитка жене, но та почему-то стала от него отбиваться. Не успел он растерянно развести руками, как Эстер потеряла сознание – и через считаные минуты скончалась.

У Сары схватки начались через долгие восемь суток после этого кошмара, и ожидание их стало для нее истинной пыткой. Кроме милости Божией и ей тоже полагаться было не на что. Эстер с ее мертворожденным ребенком тем временем бережно захоронили в семейном склепе, а через день Сара благополучно разрешилась сыном. И новоявленному мистеру Спенсеру Литлтону было явно невдомек, почему никто из родных его матери не спешит радоваться его крику и сучению ножками, а продолжают пребывать в трауре со скорбными лицами.

Для Элторпа наступили мрачнейшие дни его жизни. Не бывало еще «горя глубже в сердце вдовца», переживала Сара за любимого тридцатишестилетнего брата. Сразу после смерти Эстер тот уединился в их поместье Уайстон в глуши Ноттингемшира, где носил строго полный траур и на порог не пускал никого из Спенсеров с их назойливыми соболезнованиями. В перерывах между бесцельными брожениями по саду, разбитому по плану его покойной жены, он отвлекал себя от горьких мыслей чтением – главным образом Библии. Даже горячо любимая им раньше охота больше его не прельщала. «Слышала, что Элторп по-прежнему сломлен», – сообщила их младшая сестра Джин в августе. И действительно, по его возвращении в город родные были шокированы произошедшей в нем переменой. Дух беспросветного уныния окутал его личность, и ясно было, что никаких новых романов он заводить не намерен, не говоря уже о том, чтобы предаваться фривольным развлечениям. «Если бы не мой долг, затворился бы наглухо на всю оставшуюся жизнь», – сказал он одному другу.

Никто не ждал от скорбящего мужа быстрого восстановления после потери любимой, но и предаваться скорби до конца жизни, как вознамерился Элторп, было негоже. Роды, как и чахотка, увы, уносили жизни любимых с незавидной регулярностью, – трагично, конечно, но такова была жизнь [47]. От Элторпа, как от наследника графского титула, имеющего полжизни впереди, современники ожидали со временем второго брака, а не хранения скорбной верности памяти Эстер до гробовой доски. Его коллега-депутат Джон Лэмбтон, к примеру, благополучно вернулся к работе и занялся поиском новой жены через считаные месяцы после того как в 1815 году чахотка отняла у него Генриетту, с которой он тайно венчался в Гретне, оставив его в двадцать три года вдовцом с тремя дочерьми. Фактически, как бы нам ни нравилось воображать себе женихов Регентства молодыми героями-красавцами, не обремененными брачными и внебрачными детьми, многие невесты выходили замуж как раз за немолодых вдовцов с детьми от одного-двух предыдущих браков. Было даже нечто весьма влекущее в образе печального вдовца, если верить письмам некоторых юных дебютанток.

В то время как правовых препятствий для повторных браков не имелось, от вдовца, как водится, требовалось лишь соблюдение требований этикета. Лорд Вустер, как полагали, ими пренебрег, слишком быстро отметя всякую видимость продолжающейся скорби по двадцативосьмилетней Джорджиане, скоропостижно скончавшейся в мае 1821 года (якобы от «воспаления, полученного из-за принятия холодной ванны после танцев»). Хотя о нем и писали поначалу, что смерть супруги привела его в «великое отчаяние», к октябрю того же года стало известно о его помолвке с леди Джейн Пэджет. Хуже того, по слухам (шокирующим), он «сделал предложение через три недели после смерти леди В.», хотя такта сразу же после этого не просить ее руки у отца новой невесты ему и хватило. Странным образом, однако, он оказался уязвлен критикой за столь быстрое забвение памяти женщины, с которой официально даже и обвенчан не был, и помолвка была расторгнута. К январю 1822 года Джон Лэмбтон двинулся дальше и «очень сильно влюбился» в Эмили Смит, 21-летнюю сводную сестру своей покойной жены, и этот роман в итоге увенчался свадьбой по всем правилам в июне того же года. И, хотя овдовел он всего за тринадцать месяцев до этого, на сей раз ничего предосудительного в глазах общества Джон не совершил, поскольку траур по супруге полагалось соблюдать ровно год. До четверти вдовцов той эпохи (включая Джона Лэмбтона) вступали в новый брак в ближайшие месяцы по завершении годичного траура, а через три года после кончины супруги заново женатыми оказывалось и вовсе около половины.

Выглядело все это весьма поспешно по сегодняшним меркам, но семьи редко хотели, чтобы вдовцы, особенно с детьми, слишком долго горевали в одиночестве, – и даже их покойные жены зачастую заявляли им об этом при жизни, сознавая свою смертность, как это сделала, к примеру леди Фредерика Стэнхоуп. В последние дни беременности в январе 1823 года она написала самое трудное в своей жизни письмо: «Дражайший и лучший мой муж, любимейший мой Джеймс, – начиналось оно. – Пишу это, чтобы выразить свою благодарность за счастье, которое ты мне подарил, счастье, дражайший Джеймс, какого никогда не испытывал никто из смертных».

До этого Стэнхоупы и впрямь жили будто в романтической сказке. Познакомились они, судя по всему, в 1815 году, когда Джеймс был живым и общительным офицером двадцати семи лет с тонким поэтическим вкусом и склонностью к благочестию, а «Фредди» – задумчивой и серьезной пятнадцатилетней школьницей; но по семейной легенде Джеймс сразу понял, что это именно та женщина, которую он хочет в жены. В итоге они обвенчались, когда Фредерике исполнилось двадцать, и Джеймс, выросший не в самой благополучной по причине взбалмошности родителей семье, был только счастлив перебраться под крыло ее семейства. Уже будучи гордыми родителями сына, супруги предвкушали, как подарят ее родителям, лорду и леди Мэнсфилд, еще одного внука или внучку, когда Фредерика засела за это письмо к мужу, которому, увы, было суждено стать последним в ее жизни.

Она была далеко не единственной, кто прощался с мужьями на бумаге на случай, если предстоящие роды отнимут у них жизнь. Леди Джерси, – начав, наконец, исправно беременеть, – оставила три подобных записки за три года. В 1810 году она сообщала мужу: «Мне не хватает храбрости, дражайший и любимейший мой, говорить тебе adieu [48], ибо слова такого рода невозможны». Федерика, однако, пошла даже дальше. В письме Джеймсу она не просто попрощалась с ним, заверив перед этим в безмерной любви к нему. В последних словах письма она еще и предприняла самоотверженную попытку призвать его найти себе новое счастье и без нее.

Превыше всего она желала ему снова жениться, чтобы сохранить свою добродетель в священных узах брака, а не