болезней или несчастных случаев, а не неприятельского огня. Особенно высоким риск небоевых потерь был во флоте: шансы выжить там были несопоставимо ниже, чем в сухопутных войсках, причем около 80 % смертей приходилось на всяческие напасти наподобие пожаров на борту, кораблекрушений и тропических болезней [43]. Другого своего брата Гарриет потеряла шестью годами ранее в результате вспышки желтой лихорадки на Барбадосе, куда девятнадцатилетний Невилл отправился служить в чине лейтенанта королевского флота.

Да и в том случае, если муж, ускользнув от болезней и смертельных ранений, возвращался домой живым, в каждом шестом или седьмом случае он оказывался пожизненным инвалидом из-за полученных увечий, причем по мере приближения наполеоновских войн к завершению эта статистика все более усугублялась, как и тяжесть травм. Если лорд Стюарт отделался лишь шрамами на лице и подпорченным зрением в результате ранения шрапнелью, то его товарищ по кампании на Иберийском полуострове бригадный майор Джордж Нэйпир вернулся в 1812 году в Британию из-под крепости Родриго и начал ухаживать за своей будущей женой, будучи одноруким. Учитывая «род службы, на которой он был задействован», делился с его братом их общий друг, «едва ли можно было ожидать, что он выберется оттуда, сохранив кости в целости». При таком раскладе нет ничего удивительного в том, что, как узнал от своих сестер еще один офицер, чем больше мужчин его профессии возвращались в Британию «истощенными и изможденными», а некоторые, к тому же, и «недосчитавшись кто ног, кто рук, кто глаз», дамы все менее охотно обращали взоры на кавалеров в красных мундирах.

Все длительнее становились и периоды разлуки на время участия офицеров в боевых действиях, что делало их куда менее желанными женихами. Де Лэнси, на самом деле, был далеко не единственным военным, которого отозвали обратно на службу посреди медового месяца. Уильям Нейпир, брат Джорджа, в 1812 году покинул жену всего через три недели после свадьбы и вернулся в Португалию восстанавливать боеспособность армии, обескровленной осадой приграничного испанского Бадахоса. Молодая же миссис Каролина Нейпир осталась дома, где лишь изредка получала от него краткие весточки со всякими горестными известиями, например, о смерти лучшего друга или грядущем безнадежном приступе Саламанки, ответить на которые даже не имела возможности. На долю первой жены лорда Стюарта, впрочем, выпали куда более тяжкие испытания. За время отсутствия Чарльза, практически безотлучно прослужившего в Португалии при Веллингтоне четыре года, она слегла и умерла на руках у брата после неудачной операции по удалению кисты из головы в 1812 году, так и не дождавшись возвращения мужа с войны. «Единственная – Бог свидетель! – причина, по которой я обрек себя на этот брак, – признался как-то раз капитан Чарльз Пэджет, – проистекает от того, насколько несчастными и мою бедную дорогую Элизабет, и меня самого делают эти жестокие долгие разлуки между нами».

Чарльз, лорд Стюарт, в бытность офицером кавалерии на портрете кисти Томаса Лоуренса, 1812 год

«Проследовать за походным барабаном», подобно Магдален, и сопроводить мужа к местам боев, как показывает ее же опыт, было ничуть не лучше. Дебютантке с тягой к путешествиям и приключениям такая перспектива могла показаться заманчивой, вот только и она со временем приводила к неизбежной разлуке с мужем, да еще и на чужбине, – если, конечно, жена не готова была идти до конца по пути разделения с мужем трудностей и лишений походной жизни, вплоть до ночлега «под пологом шатра небес», как поэтично выразилась жена одного генерала. На самом деле большинство офицерских жен выдвинулось на Пиренейский полуостров еще на предыдущей фазе войны, давно обосновалось в Лиссабоне и жило там в относительном комфорте, вовсе не порываясь сопровождать мужей к линии фронта.

Ничего подобного Магдален, естественно, не предвидела, когда приняла предложение Уильяма. «Не было у меня опасений по поводу грядущих испытаний», – вспоминала она о том, как завязался их бурный роман. Когда будущий муж чеканным шагом вошел в ее жизнь осенью 1814 года, мир в Европе казался прочно установившимся. Армии Наполеона сдались, а сам отрекшийся от власти император пребывал в изгнании на острове Эльба, откуда, казалось бы, никому и ничем угрожать не мог. Британские семьи хлынули на континент любоваться красотами и экономить на жилье. В самой Британии только-только завершились празднества в ознаменование победы с уличными пирами и шествиями, фейерверками и маскарадами, гранд-балами и трезвоном колоколов по всей стране, продолжавшиеся все то лето. Уильям, несомненно, заверял невесту, что на свой новый пост в Эдинбург назначен всерьез и надолго, а потому и не рискует, в отличие от некоторых его офицеров-сослуживцев, быть отправленным в по-прежнему сотрясаемую колониальными войнами Америку. Фактически, он, вероятно, обрисовал ей вполне благополучную картину первых лет супружеской жизни без всяческих треволнений и мытарств сродни выпавшим на долю женщин наподобие Кэтрин Стюарт и Каролины Нейпир. Вероятно, он даже делился с нею и своими планами выйти в скором времени в отставку за хорошие отступные.

Но все стремительно изменилось, как только «возвращение Бонапарта обрушилось на мир ураганом» по выражению еще одного армейского офицера. «Казалось, будто все начинается сызнова, – горестно писал он в своих мемуарах, – и все наши былые труды, и кровь, и победы были напрасны». И Магдален, не находившая себе места в их брюссельской квартире в ночь на 15 июня, понимала это не хуже господ офицеров и имела все основания горько сожалеть о том, что императору позволили ускользнуть из силков и поставить тем самым под угрозу ее счастье.

Под утро, когда муж наконец покончил с неотложными делами, ей все-таки перепало несколько последних мгновений наедине с ним, и они, выглянув вдвоем из распахнутого окна квартиры, провожали взглядом пехотные полки, покидающие город под звуки дудок и горнов. Затем в шесть утра они расстались, и Магдален по настоянию Уильяма отправилась в относительно безопасный Антверпен, где он договорился о постое для нее на время его отсутствия. Тронутая его нежной заботой, спорить с этим его решением она не стала, тем более что в ушах у нее так и звенело его уверенное предсказание скорого возвращения с яркой победой в последней решающей битве.

Запершись в номере главной гостиницы города и затворив ставни, чтобы хоть немного приглушить рокот далекой канонады, она решила наружу даже не высовываться, дабы не быть застигнутой врасплох шальным ядром или дурными слухами о поражении союзных войск. Продолжая отправлять послания мужу на фронт, она делала все, чтобы не заразиться страхом, который охватил город, когда туда начали прибывать охваченные паникой семьи беженцев из