о бок с ним, и оба они провели ту ночь в крепком сне впервые с начала их перипетий. На следующий же день ее муж, ставший таковым не долее трех месяцев тому назад, скончался от полученных на поле боя ранений. Вступив в ту войну с французами пылким молодым корнетом-драгуном в 1793 году, он в итоге стал и одной из ее последних жертв.

Золотой крест пятикратного кавалера Армейской золотой медали, полученный сэром Уильямом за доблесть, проявленную в Пиренейских войнах (после четвертой награды медали заменялись крестом, а битвы перечислялись на плашках)

Веллингтон, знавший и ценивший де Лэнси долгие годы, отчасти разделял охватившую его жену горесть и провозглашал его «блестящим офицером», который «возвысился бы до высших отличий, доживи он до них». Но для Магдален куда прискорбнее была его потеря не как воина, а как несравненного мужа. «Я же видела, как все [его] любили и уважали. И жизнь моя шла гладко, будто в дивном сне, под его опекой», – делилась она позже своими воспоминаниями об их днях в Брюсселе. И, обращая свой взор на три этих кратких месяца своего замужества из будущего, она была преисполнена не только печали, но и благодарности: «Не забываю совершенства своего счастья, – пока оно длилось, – и верю в то, что не многим дано, испытав столь многое за свою столь долгую жизнь, сказать, что они столь многое прочувствовали», – писала она.

Кровавая развязка затяжного конфликта с Францией выхватила у Магдален прямо из рук выпавший ей было шанс на счастье, но подобное горе было в ту эпоху уделом не одних только вдов военных. Для всякой пары, венчавшейся в эпоху Регентства, слова клятвы «пока смерть нас не разлучит» звучали куда весомее, чем в современном мире. Даже в домашней жизни никто за здоровье и долголетие – свое и ближних – поручиться не мог, включая даже и членов высшего общества. Вроде бы они и питались хорошо, и жили в чистых домах с удобствами, и деньгами на оплату услуг врачей располагали, однако же средняя продолжительность жизни аристократов в рассматриваемые нами годы составляла сорок шесть лет у мужчин и сорок девять лет у женщин. Конечно, многие доживали и до семидесяти и старше, но молодоженам нужно было быть крайне самоуверенными оптимистами, чтобы твердо рассчитывать справить со временем хотя бы серебряную свадьбу.

Новобрачные обычно остро сознавали свою уязвимость перед лицом смертельных недугов, поскольку и в родительских семьях практически все они в те годы успевали столкнуться с потерей кого-то из братьев, сестер или родителей. Конечно, от «банальной простуды» и в те годы не умирали, вот только считать таковой можно было разве что легкий насморк без жара или озноба и приступов кашля, поскольку все остальное могло так просто и не пройти даже у самых молодых и здоровых на момент заболевания людей. Повышенная температура и кашель сами по себе могли быть симптомами чего-то более серьезного и трудноизлечимого, как это случилось, к примеру, у леди Кэтрин, графини Абердинской. Весной 1811 года, на шестом году брака, после серии преходящих недомоганий она слегла с «воспалением легких», за которым, как, должно быть, сразу же догадались ее близкие, крылась все та же злополучная чахотка (туберкулез), унесшая двадцатью годами ранее жизнь ее матери, первой маркизы Аберкорн.

Состояние Кэтрин месяц за месяцем ухудшалось, и к декабрю двадцативосьмилетнюю мать троих детей [45] пользовали целых четыре врача, включая выписанного в лондонский дом Абердинов на Аргайлл-стрит специалиста из Шотландии, который, по словам ее заботливого мужа, «творил чудеса». Также граф Абердин клялся своему брату, что «все, на что способна медицина, будет сделано». Увы, без антибиотиков в их арсенале врачи эпохи Регентства мало чем могли помочь своим чахоточным больным. В те годы не было у медиков даже единого мнения относительно «заразности» чахотки, и многие врачи все еще видели причину того, что болезнь эта выкашивала целые семьи, как в случае с Кэтрин, не в инфекции, а в «конституционной предрасположенности» и «врожденной восприимчивости». За неимением действенных лекарств все врачебные вмешательства были направлены просто на купирование острых симптомов и замедление развития болезни; излюбленным же предписанием было длительное пребывание в теплом климате, желательно, на море и с регулярными прогулками под парусом, поскольку морской воздух почитался особо полезным, а для легких даже и целебным.

Пациентам же с запущенной, как у Кэтрин к концу 1811 года, чахоткой обычно просто прописывали постельный режим и лауданум [46] для снижения болезненности мучительных приступов кашля. Также больной наверняка регулярно делали кровопускания, которые, увы, лишь ослабляли ее организм. Вопреки всем усилиям мужа по ее спасению в конце февраля 1812 года Кэтрин умерла все от той же болезни, что ранее унесла жизнь ее сестры Гарриет и брата Клода, а после нее – и сестры Марии, и, вероятно, старшего брата Джеймса.

Будучи причиной до трети преждевременных смертей взрослых лондонцев, чахотка в начале XIX века, в целом, просто-таки свирепствовала. Болезнь эта не делала разницы между бедными и богатыми, ибо от нее не спасали ни хорошее питание, ни дорогие врачи, – и, наряду с холерой и тифом, она прореживала аристократический бомонд и уносила жизни любимых часто задолго до того, как на сцену успевали выйти привычные нам сегодня смертельные недуги наподобие рака и сердечно-сосудистых заболеваний. Брюшной тиф оставил в августе 1809 года вдовой после семи лет замужества леди Гертруду Стюарт, однако, по трагическому совпадению, горевала она по нему всего девятнадцать дней, после чего скончалась от него и сама, причем скоропостижно, в придорожной гостинице на пути обратно в Лондон, оставив круглыми сиротами трех сыновей и дочь.

Но самая очевидная угроза жизни молодой жены шла, можно сказать, в одном пакете со всеми плюсами и минусами замужества. Деторождение, конечно же, имело огромное значение для большинства аристократок, – и не только по причине естественности материнства или отсутствия надежных и безопасных противозачаточных средств, но еще и потому, что благородные женщины (особенно жены пэров) считались обязанными (как минимум, морально) произвести наследников мужского пола, которым со временем отойдут родительские деньги и титулы. От женщин в браке ожидали множества родов с тем, чтобы получить в среднем шесть-семь детей, причем первенца обычно полагалось приносить через год после свадьбы. Неспособность забеременеть в первые же недели совместной жизни становилась для некоторых жен источником крайнего расстройства и даже стыда. По свидетельству Гаррио Кавендиш леди Сара Джерси «разразилась слезами… и