Конечно, сейчас это звучит довольно наивно, но в те годы, тридцать лет назад, летать в космос было даже престижнее, чем, например, сниматься в кино. И все, такие как я провинциальные девчонки, бредили космосом… Я была готова продать душу дьяволу в прямом и переносном смысле, лишь бы исполнить свою заветную мечту. Я грезила о Львовском Космическом Училище.

И вот однажды в моей жизни появился незатейливый шанс. Это был краковский студент-очкарик с угреватым лицом. Он приехал в Украину с друзьями, чтоб недорого там оторваться.

Аббат насупился, но Любушка не дала ему прервать себя и продолжала:

– Мы познакомились как раз во Львове, на фестивале Эм-Ти-Ви с участием ведущих европейских групп. Я тогда, с непривычки, здорово напилась и с трудом соображала. «Плохие парни» забрали меня с концерта и повезли на какую-то квартиру, думаю, вы догадываетесь, зачем. Но там оказался тот польский ботаник, и он не позволил им меня тронуть. Правда, это стоило ему разбитых очков, но в целом он вел себя геройски.

Утром я проснулась в его гостиничном номере, и у нас случился короткий роман. Но это был дурацкий роман. Я, видите ли, не хотела показаться неблагодарной. – Тут аббат просто побагровел. – Да, именно так, – сказала девушка с нажимом. – Посудите сами: велика ли заслуга – спасти девушку от сексуально озабоченных парней и переспать с ней самому?.. Но тогда я как-то не задумалась о сомнительном благородстве своего спасителя.

Мы плюнули на фестиваль и гуляли по запруженным туристами средневековым улочкам, целовались на набережной и, в общем, неплохо провели время. Оказалось, во Львове у Анджея живут родственники, и после двенадцатого класса, через год, он собирался приехать сюда учиться. Я уже тогда стала уговаривать его сделать это на год раньше, так как в Космическое Училище собиралась после десятого…

«Но Любаша, – говорил мне этот сноб, – сперва я должен закончить школу…» «Закончи ее здесь», – просила я. «Это сложно, мы живем в разных странах…» «Ну, ради меня, ну, пожалуйста…» «Но мы слишком мало друг друга знаем…»

Я обижалась, и все-таки он был моей единственной ниточкой к той жизни, о которой я мечтала. После этой поездки я и дня не могла спокойно прожить в своем гадком промышленном поселке. Все меня в нем злило и раздражало, но больше всего – моя придурковатая мамочка, которая принимала все мои выпады и капризы за козни сатаны, намекая на то, что с ним был как-то связан мой папаша. Чтобы хоть как-то отыграться, я подначивала и пугала ее, всячески выставляясь в образе маленькой ведьмы.

Так однажды я придумала превращать работу по дому в колдовство и тем самым освободиться от неё. Подметая, я тихонько шептала наговоры и посыпала по углам пудрой, а стирая, наносила на шторы и скатерти едва различимые тайные надписи. И вскоре я добилась своего: мать запретила мне стирать и подметать…

Я даже стала почитывать книжки по черной магии и узнала много разных колдовских приемов. Я не верила тогда ни в бога ни в черта, но меня забавляла эта игра, а еще больше то, как реагировала на нее моя мамочка. Кончилось все тем, что я попыталась приворожить своего поляка яблочным пирогом с кровью. Но мать выследила меня, села в свой запорожец и отправилась в Кривой Рог к знакомым сумасшедшим попам.

Теперь нахмурился Блюмкин. Тут неожиданно вмешался Аббат:

– Как вы, наверное, уже догадались, «польским ботаником» Люба назвала меня. Да, в молодости я был не слишком самоуверен и больше мечтал, чем действовал практически. В отрочестве я хотел стать ксендзом, но позже увлекся живописью, и тогда главной моей мечтой стала иконопись. Учитывая родню, у которой я мог жить, Львовское художественное училище было самым дешевым вариантом… Впрочем, давайте дослушаем ее…

Посмотрев на него тяжелым взглядом, говорящим как бы, – «А тебе, дружочек мой, вообще никто слова не давал», – Люба продолжила:

– Теперь-то после всего того, что я пережила ТАМ, я понимаю, что мои увлечения эзотерикой были вовсе не так уж безобидны, как мне казалось…

– «Там»? Вы имеете в виду… Загробный мир? – быстро проговорил Блюмкин.

– Вот именно, – подтвердила она.

– У нас еще не было времени побеседовать об этом, – сказал Блюмкин. – У меня тоже имеются кое-какие воспоминания о том, что со мной происходило в потустороннем мире… Но я думал, что это не более, чем предсмертный бред, который мне так ярко запомнился…

– Гостиница «Атлантида», – тихонько пробормотал Даня.

Ванечка и Маша вздрогнули, и вся четверка уставилась друг на друга. Аббат бросил на Даню быстрый удивленный взгляд.

– Выходит, не бред, – покачал головой доктор, – выходит не бред… Так что же было дальше? – обернулся он к Любе.

– Мы переписывались, и я всё уговаривала и уговаривала Анджея… Не только поехать во Львов пораньше, но и пойти со мной в космическое училище. Он соглашался, лишь бы быть рядом со мной, хотя на самом деле хотел рисовать… Но тогда я была слишком эгоистична, чтобы обращать на это внимания. Так вот, о моих играх с колдовством… Однажды я доигралась. Это было еще до поездки к старцу… Помнишь, – обернулась она к Отцу Анджею, ты звонил мне в тот вечер и мы договорились…

Аббат криво усмехнулся и утвердительно качнул головой.

* * *

…Люба сбросила рюкзачок, упала на кровать, стянула джинсы вместе с носками, босиком соскочила на пол, нацепила плейер-наушники и в одной футболке, благо в доме давно уже не водились мужчины, пошла на кухню, пить чай.

– Тут один парень звонил, – разделывая рыбу, обернулась к ней мать.

– Ага.

– Сказал, что из Кракова.

– Угу, – повторила девушка с отвлеченным взором.

Любопытная мать какое-то время молчала, шустро соскабливая чешую под струей воды.

– Кажется, он вчера тебе уже звонил?

– Ага.

– А почему он тебе звонит, а ты с ним не разговариваешь?

– Угу.

– Что «угу»?! – раздраженно спросила мать, бросив на дочь сердитый взгляд. Та сидела на табуретке, поставив пятку на ее край, а на коленку, на уровне лица, примостила кружку с чаем.

– Я спрашиваю, что значит «угу»? Ты должна ему сказать, чтобы он не звонил.

– Ага.

– Ты вообще меня слышишь? – шагнула мать к дочери. Та боковым зрением заметила это движение и быстро смахнула наушники.

– Что? – спросила она, невинно поморгав.

– Ты меня никогда не слушаешь! – мать выдержала паузу, затем сердито продолжала: – Тебе снова звонил парень. Тот, что звонит тебе по межгороду. Из Кракова.

– Ну и что в этом такого? Захотел, да и позвонил, – так и сяк меняя и фиксируя позы, словно перед фотокамерой, сказала девочка. После чего взяла бутерброд с повидлом, разинув белозубую пасть, запихала его туда почти целиком и принялась усиленно жевать, глядя на мать все также невинно-вопросительно. Потом хлебнула чай, сглотнула и сказала: – Мам, не будь такой странной.