историческую перспективу, Франкфуртское Национальное Собрание оживило средневековые роялистские споры, целью которых было превращение церкви в покорный департамент государства. Усовершенствовав эту более раннюю конфронтацию, Революция 1848—49 годов подготовила почву для «культурной войны», «Культуркампф», между Римом и Берлином, когда протестантская ярость соответствовала ярости Рима{398}. В этом, как и во многом в девятнадцатом столетии, 1848—49 годы шли против основного течения германской истории, которая никогда не отдавала предпочтения униженному подчинению религии обществу или церкви — государству. Исторически немцы предпочитали дуализм: раздельные, но связанные и сотрудничающие гражданскую и религиозную сферы.

Избегая самых радикальных предложений, которые тогда высказывались на немецкой земле, закон об основных правах был попыткой усовершенствовать общество путем увеличивающегося «обучения» свободе. Иными словами, требовалось привести как можно больше немцев в средний класс, просто расширяя равенство и возможности. Однако этот разумный подход не предотвратил провоцирования обоих королей и общественного мнения особой сессией Собрания в Берлине, в мае 1848 года. Тогда перед Собранием стояла задача конституционно обеспечить прусского короля. Первым пунктом повестки дня стало предложение обессмертить революционеров 1840-х годов — то есть самих себя — как «слуг Отечества». Хотя это предложение и не прошло, оно само по себе стало ложным посланием прусскому королю. А он и без того относился с большим недоверием к конституционной конвенции во Франкфурте с того самого дня, когда был вынужден ее собрать. Теперь эти революционеры сорок восьмого намерены переписывать историю, как и законы?{399}

Учитывая исторический период, отказ Собрания принимать конституцию, написанную только королем, был достаточно оправданным. Но ожидания, что король Пруссии станет чтить проект конституции, подготовленный Собранием, не были оправданными. В декабре 1848 года Фридрих Вильгельм распустил амбициозное Берлинское Собрание и провозгласил свою собственную конституцию. В качестве оправдания он называл подчиненное положение, в которое намеревалась поставить его конституция Собрания. Заметив то, что он называл «заблудшим запахом революции», Фридрих Вильгельм в частых беседах с презрением говорил о короне, которую она может предложить, как о «собачьем ошейнике». Когда 3 апреля 1849 года делегация Собрания на самом деле предложила ему корону, он попросил по отдельности опросить по этому вопросу королей, князей и свободные города Империи. Это было риторическим напоминанием, что он, как монарх, стоит в насчитывающей века последовательности германских правителей, которые получали короны прямо от Бога{400}.

После этого Франкфуртское Национальное Собрание могло только распасться. Австрийская делегация сняла с себя полномочия 5 апреля, прусская — 14 мая, оставив небольшую фракцию левого толка, чтобы «выключить свет» в Штутгарте, куда в июне перебрались остатки Собрания. Хотя сочувствующие историки признают революционные эксцессы и сомнительную демократию в конституции Франкфуртского Национального Собрания, современная история считает, что оно нарушило инертность монархии. Стремление Собрания к власти привело к провалу германской демократии в 1849 году{401}. Однако эта точка зрения игнорирует то, что политические мечты Собрания напугали обеспеченный средний класс — особенно более уязвимую беднейшую часть среднего класса, а также рабочих, которые не желали оставаться в положении «низших». В эти прогрессивно-регрессивные десятилетия немцы не хотели рисковать тем, чем имели, начиная политические и социальные изменения, в которых не были уверены. Несмотря на свою ценность, как прецедента, и яркие будущие перспективы, революция 1848-49 годов разделила и политизировала немцев того времени.

Падая вперед

18 июня 1849 года прусские солдаты закрыли двери за остатками Франкфуртского Национального Собрания, работавшего в Штутгарте. В немецкой истории это королевское отвержение демократических сил часто сравнивается с подавлением Крестьянской войны в 1525 году. Каждое событие являлось поворотом назад стрелок исторических часов{402}. Однако это суждение несправедливо оценивает сложность и прогрессивность германской истории до 1848 года. После 1525 года на самом деле имели место мелкие реформы и некоторое облегчение страданий крестьян. Во многих местах отменили десятины, трудовую повинность и налоги на случай смерти. Водоемы, леса, луга возвратили в общее пользование. Также было ограничено право на ведение боевых действий на засеянных полях и выпуск туда собак — приняты меры против вытаптывания полей животными{403}. Что более важно, каждая сторона смогла оценить, когда ждать срыва другой. Для крестьян таким моментом было — произвольное и полное изменение или отмена обычных прав и привилегий, для князей — анархическая и утопическая революция снизу.

Германия 1848—49 годов — это история политической и социальной перестройки, которую искали и которой противостояли, это годы репрессий — как королевских, так и революционных. И до, и после Франкфуртского Национального Собрания короли сбегали, подвергались аресту, парламент и конституции произвольно уничтожали. Если после этого монархи и аристократы остались сильными, как всегда, то немецкий средний класс стал еще сильнее. Именно поэтому он сделался крепким центром общества, идущего к увеличивающимся возможностям и надежности. Многие немецкие земли все еще имели конституции, по которым правители и парламенты делили общую власть и управляли ими. И, как в случае князей и крестьян в 1525 году, обе стороны конфликта поняли, что другая может, а чего не может вытерпеть. И это также не особо отличалось от ситуации после Крестьянской войны{404}.

То, что Франкфуртское Национальное Собрание не сделало все по-своему, развеяло столько же страхов, сколько и породило. Большинство немцев с облегчением поняли, что их страна не запрыгнула на скоростные рельсы высокоэксперименального общественно-политического и экономического будущего. И снова, как на протяжении всей германской истории, великие европейские державы радовались, зная, что на арене еще нет объединенной, более великой Германии.

1848—49 годы — это не грустная история погубленной германской демократии, а еще одно столкновение в долгой серии конфликтов между двумя душами доктора Фауста — то есть, немцев, находящихся в сильном противоречии с самими собой{405}. Франкфуртское Национальное Собрание провалилось не потому, что делегаты были слишком непрактичными или философствующими. Причины не в том, что противостоящие им князья оказались безнадежно отсталыми, а германский народ патологически стремился к иерархическому правлению. В итоге врагами Собрания стали как короли, так и средний класс, как консерваторы, так и либералы. Революция 1848—49 годов провалилась по тем же причинам, что и многие из ранних германских реформ или восстаний — поскольку современники считали, что она неправильно поняла пропорции власти и свободы, безопасности и равенства. Собрание прогрессивно подходило к большинству базовых германских нужд, и его будут помнить и возрождать, когда более поздние парламенты станут возобновлять поиск ускользающей и трудной для понимания немецкой политической смеси.