Подняв эту общность до полностью рационального сознания, он дал новую жизнь взгляду на мир романтиков от Иоганна Готфрида фон Гердера до Гете. И идеалисты, от лица которых говорил Гегель, и романтики, которые еще больше презирали Просвещение, стремились к общности и уверенности в знании, отрицаемым философией Канта. Ведомая своим собственным модернизирующим крылом, церковь также присоединилась к этим философским дискуссиям{416}. В опубликованных речах, обращенных к «презирающим религию культурным людям», берлинский теолог Фридрих Шлейермахер, который вскоре стал самым известным лютеранином после Лютера, обвинял «холодный мировой разум» Просвещения в приготволении наскоро религии, словно это «беспорядок из метафизических и этических крошек»{417}.

Эти новые сложившиеся группы — романтики, идеалисты, либеральные католики и пиетисты-лютеране — сталкивались с более внушительными врагами, чем Кант и Просвещение, с которыми, несмотря на жаркие споры, они все еще имели что-то общее. Гегель чувствовал большую опасность и, будучи еще более амбициозным, чем философы Просвещения, поднял разум еще выше — за Канта, Священное Писание и историю — подчиняя каждый авторитетный голос философскому разуму. Такими экстравагантными заявлениями он наивно вкладывал большую киркомотыгу в руки детей Просвещения, ведущих подрывную деятельность, и они назвались в честь него — младогегельянцы. Это были молодые, относящиеся к левому крылу, несентиментальные мыслители, готовые повернуть культурный и социальный порядок вверх ногами{418}.

Изначально Гегель вместе с Гете поддерживал основную линию германского дуализма, которая всегда предпочитала несовместимости, отражая веру в то, что человеческая жизнь в своей основе оппозиционна. Николай Кузанский, который утверждал «совпадение противоположностей» в пятнадцатом веке, и Лютер, для которого человек в лучшем случае оставался «одновременно благочестивым и грешным», были ранними примерами{419}. Здесь Бог и человек, вечность и время, добро и зло, сосуществовали диалектически, одно также пустило корни, как и другое, и являлось таким же незаменимым для понимания человечества.

И философски, и политически новые радикальные мыслители искали, что упростить и какие вопросы решить. Предполагая абсолютную независимость разума и объявляя независимые трансцендентальные реальности несуществующими, они приводили в порядок и осуждали демистифицированный мир пост-Просвещения, резко и горячо выступая против него. Основополагающие убеждения и верования старого режима, начиная с классического христианства, подвергались атаке в быстрой последовательности. В отличие от Канта и Гегеля, которые рационализировали Христианство и морализировали о нем, левые гегельянцы отмахивались от него, как мистического и даже вредного.

Давид Фридрих Штраус и Людвиг Фейербах

В «Жизни Иисуса», опубликованной в 1835 году, Давид Фридрих Штраус, церковный историк и ученик Гегеля, отрицал историчность Иисуса и изображал классические христианские убеждения, как исторические мифы, не отличающиеся от мифов других мировых религий. Для многих в то время его книга показалась тревожной и вызывала беспокойство, и она стоила ему должности профессора в Цюрихе. Философ из Эрлангена Людвиг Фейербах опубликовал в 1841 году «Сущность христианства», которая была тепло встречена Фридрихом Энгельсом и Карлом Марксом. Он утверждал, что теология — это антропология, а от человека одновременно исходят и человеку предназначаются заявления о Боге. Божественное объясняет то, что думает о себе человек, или то, кем он намеревается быть (могущественный, мудрый, хороший, благочестивый, милостивый). В поддержку своего тезиса Фейербарх цитировал хорошо известное заявление Мартина Лютера: «Человек получает от Бога в том размере, в котором верит в Бога», и делает вывод, что эти слова означают: вера, истолкованная как человеческая проекция, создала Бога{420}.

Разоблачение Фейербахом христианства нацеливалось на христианский индивидуализм и политическую авторитарность, что было совместимо на протяжении германской истории. Их возвеличивание отдельной личности над обществом, как говорилось, представляет самую большую угрозу прогрессивному буржуазному обществу и либеральной демократии{421}.

Когда Фейербах готовил диссертацию, то оказался на стороне Гегеля в основном противоречии Гегеля и Канта. По его мнению, разум не безграничен и индивидуален, а универсален и социален. «Пока я думаю, — писал Фейербах в своей диссертации, — я больше не отдельная личность»{422}. Он утопически представлял просвещенное общество любви, равенства и разделения всего — после того, как христианский субъективизм будет успешно разоблачен и от него откажутся.

Из подобных размышлений он сформулировал новый социальный императив, возможно, учитывая более индивидуалистический у Канта:

«Думайте в существовании, в мире, как его часть, а не в вакууме абстракции, как одинокая монада, абсолютный монарх, безразличный Бог из другого мира»{423}.

КАРЛ МАРКС

Как и Фейербах, Карл Маркс был восторженным, но критическим учеником Гегеля. Ни он, ни Фейербах не получили оплачиваемой академической должности после завершения диссертации из-за противоречивого характера работы. После чтения лекций в университете, не имея ставки, Фейербах управлял фарфоровым заводом своего тестя, а Маркс полностью покинул мир науки и работал политическим репортером в либеральной левой газете «Рейнише Цейтунг» до того, как правительство закрыло ее в 1843 году{424}. Во время революционных 1840-х годов оба жили в принявшим их Париже.

Хотя Маркс принял теорию Фейербаха о проекции и антихристианскую социальную программу, он считал, что Фейербах и Гегель имеют один и тот же недостаток. Наделив мужчин и женщин божественными силами разума, ни один из них после этого не отправлял их в апокалиптическое сражение против несправедливости реального мира. Из двух Гегель подошел ближе к этому, восхваляя политического человека, или человека, который живет и работает в государстве, как высшую инкарнацию человечества. Однако, в отличие от Руссо и Робеспьера, с которыми соглашался Маркс, Гегель не видел в государстве самого жестокого врага личности, а скорее хвалил за то, что оно дает отдельным личностям стабильность, величие и цель, превышающие те, которые они могли бы коллективно достичь сами по себе{425}. В представлении истории Гегелем, цивилизация начиналась у персов, которые передали ее евреям, те, в свою очередь, — грекам, греки — римлянам, разделившим ее с германцами, которые довели ее до совершенства в современном Прусском государстве{426}. Для Маркса это был великий «воздушный замок» Гегеля — он неправильно понял деспотическое Прусское государство и его уступчивых и хорошо приспосабливающихся граждан-христиан, приняв их за высший политический коллектив человечества.

Несмотря на такую критику, Гегель знал также, как и Маркс, что работа в государстве является «отчуждающей». Этот термин Маркс взял из работы Гегеля и применил к новой промышленной эпохе. В философской традиции, которую представлял Гегель, трансцендентальный «абсолютный дух», Geist, за пределами личности, являлся самой необходимой частью жизни. Без него ни работа, ни правительство не имеют никакой законности, и также нельзя рассчитывать, что какого-либо рабочий или